Утром, после обхода, в палату вошел дядя Гриша участковый, гроза местных хулиганов и мелких воришек, а крупные его уважали, но старались не иметь с ним никаких дел. Подвинув по-хозяйски к койке стул, уселся на него, расстегнул планшет и приготовился писать.
— Ну, рассказывай, горе-ебарь, кого ты триппером наградил и от кого сам поймал. Давай, я слушаю.
Я молча смотрел ему в глаза.
— Ну что ты смотришь придурком, думаешь я не знаю, что ты у Ольги-барыги подцепил, отлично знаю и то, что она тебя уговаривала не выдавать ее, я тоже знаю, но закон требует, чтобы ты сам все рассказал под протокол, а потом и подписал его иначе нельзя, так что говори, я жду…
— Ничего я говорить не буду, так можете и записать в свой протокол.
— Э, парень, ты не понимаешь, во что ты влип, и плохо знаешь эту барыгу. Вот ты думаешь, что ты у нее единственный такой юный? Ошибаешься, по моим подсчетам, до тебя у нее были еще два пацана и, что интересно, вы все похожи друг на друга, как братья, так вот в то время я не смог ее посадить. в результате оба парня покатились по наклонной, один сидит уже второй срок, другой алкаш, а что с тобой будет, я пока не знаю, но уверен, что ничего путного. Сегодня она тебя заразила, а завтра другого, и так зараза пойдет по всему поселку, а если ты все правдиво расскажешь, мы ее, конечно, арестуем, но ненадолго, так сказать, на время принудительного лечения, и если она честно признается, от кого подцепила и кого сама наградила, то когда выздоровеет, мы ее вынуждены будем отпустить. Жаль, конечно, но кроме этого триппера у нас на нее ничего нет, а ты сделаешь очень полезное дело. Так что давай, говори, я пишу.
Я готов был рассмеяться от примитивности предложения дяди Гриши, но молчал. Повисла пауза.
— Ну, я жду, — раздраженно прервал паузу дядя Гриша, — и вообще, у меня дел по горло, а я тут с тобой вожусь, давай по-хорошему и по-быстрому. Выкладывай.
Я молчал. Еле сдерживая гнев, дядя Гриша будто бы случайно откинул полу халата и стала видна прикрепленная к ремню резиновая дубинка.
— А чего это ты в палате один? Ведь если что, ну, например, тебе вдруг плохо станет, никого не дозовешься, не услышат, ну что молчишь?
— Врать не хочу, а правду рассказывать не стану.
— Так ты не хочешь пресечь заразу, пусть люди заражаются, болеют, заражают других, так, что ли? Сам заразился, так пусть теперь и другим достанется. Вот такой ты «герой», мать твою. Кстати, о матери, завтра вызову ее на допрос, может, она че знает, раз ты молчишь?
— А при чем тут моя мать? Это мужской вопрос и решать его нужно по-мужски, а не по-бабьи. И вообще я на него вам ответил.
— Мужской?! По-бабьи?! Да ты еще сопляк, чтобы так говорить со мной. Ишь ты, бабой меня обозвал. Да я тебе!
Дядя Гриша дрожащими руками пытался высвободить застрявшую дубинку. Наконец это ему удалось. Он резко дернул дубинку и как бы случайно, по инерции, ударил ею меня в пах. От резкой боли потемнело в глазах. Не контролируя себя, я вскочил с кровати и с криком «фашист» набросился на милиционера, пытаясь вырвать из его рук дубинку.
Завязалась молчаливая борьба. Дядя Гриша повалил меня на кровать и, тяжело дыша, стал наносить мне один за другим удары дубинкой.
— Э, что тут происходит? Гриша, ты что, охерел? А ну сейчас же прекрати! В дверном проеме стоял главврач Анатолий Моисеевич. Быстрыми шагами он подошел к нам, оттащил дрожащего от ярости милиционера, силой усадил его на пустую кровать, бегло осмотрел мою спину и повернулся к дяде Грише. Милиционер сидел с закрытыми глазами, по красному лицу катились крупные капли пота. Частое дыхание со свистом вырывалось из его горла. Анатолий Моисеевич нащупал пульс и тут же крикнул в раскрытую дверь: «Сестра, срочно сюда с кардионабором». И участливо проворчал, обращаясь к милиционеру:
— Ну что старый хер, двух инфарктов тебе мало, третий захотел? Ты уже забыл, как в прошлом году я тебя с того света вытащил, а получится ли на этот раз, не знаю.
Дядя Гриша хриплым голосом сказал:
— Понимаешь, Толя, этот мудак меня обозвал бабой, а потом фашистом, меня, фронтовика, прошедшего войну. Да я этих фашистов убивал и, если надо, буду снова убивать, а этот сопляк…
Дядя Гриша закашлялся.
— Ладно, вояка, успокойся и помолчи, тебе сейчас нельзя разговаривать, он же еще зеленый пацан, а ты ему дубиной исполосовал спину, как бы не пришлось за это отвечать.
Сестра сняла кардиограмму и молча подала полоску бумаги врачу. Тот просмотрел, на секунду задумался и, обращаясь к сестре, распорядился немедленно подготовить тут же в палате кровать, поскольку больной нетранспортабелен, похоже, у него очередной инфаркт. В любом случае он остается здесь под наблюдением.