— Да, в основном верно.
— А теперь скажи мне, дочь, кто такой этот парень? Мерзавец и подлец, или нормальный, хотя и заблудший пацан, из которого уже сейчас жизнь лепит настоящего мужика?
Дядя Гриша замолчал. Женя не спешила отвечать и пристально смотрела на меня. Потом протянула мне руку и не отведя глаз негромко произнесла:
— Меня зовут Женя, а ты дурачок. Ладно, можешь оставаться, — и улыбаясь добавила: — Рыцарь.
Никто не заметил, когда в палату вошла моя мама. При виде Жени, она сперва насторожилась, решительно подошла к нам, но увидев наше мировое рукопожатие, успокоилась, поздоровалась и с улыбкой обратилась к дяде Грише:
— Ну как ты? Выглядишь почти нормально.
— Да здоровый я, это все от нервов и усталости. Я вот сегодня вспомнил, что больше трех лет в отпуске не был, все как-то не получалось то одно, то другое, вот все это и дало о себе знать. Я тут маленько полежу и все станет на свои места
— Сколько раз я ему говорила, папа так нельзя, нужно отдыхать, съездить куда-нибудь в санаторий, подлечиться, а у него один ответ, мол, да, ты права, надо съездить, но потом, а сейчас никак не получается, дел навалилось. Я уже не знаю, что мне делать, раньше хоть маму слушал, а теперь никого. Вся жизнь его — это работа, меня он не воспринимает, делает, что хочет, но это ведь долго не сможет продолжаться может, вы на него повлияете, я смотрю, вы давно знакомы?
Женя с мольбой посмотрела на маму, прижала платок к глазам. В ее словах был столько любви к отцу и безысходности. Мама обняла Женю за плечи и прижала к себе.
— Успокойся, дочка, ты права, знакомы мы давно и твою маму я хорошо знала, не волнуйся, все будет, как надо, поверь мне, твой папа сейчас, как никогда раньше понимает, что так больше продолжаться не может, и я уверена, когда его выпишут, он сразу же пойдет к своему начальству и оно обязательно даст ему отпуск, а еще и путевку в санаторий, тем более что сейчас не сезон и с этим проблем не будет. Правда, Гриша? — мама требовательно посмотрела на больного.
— Так и сделаю, вот увидите — поспешно согласился дядя Гриша.
Все с восхищением смотрели на маму, от нее исходила удивительная спокойная сила, и было ясно, что все произойдет именно так, как она сказала. Наступила тишина, каждый думал о своем. Молчание нарушила Женя:
— Теть Зин, вы, наверное, слышали, как я вашего сына дурачком обозвала, вы не обижаетесь на меня?
— Ну что ты! Я все слышала, как папа рассказал его историю и, думаю, что ты абсолютно права, но для меня в этой ситуации «дурачок» — это звучит гордо!
Все рассмеялись.
— Ну ладно, сынок, давай не будем им мешать разговором о наших делах, пойдем-ка в коридор, — предложила мама.
Я не помню, о чем мы говорили, мама что-то спрашивала, я отвечал, но запомнил на всю жизнь ее светлый образ, ставший для меня очень дорогим. Она ни в чем не упрекала меня, не задавала ненужных вопросов, от нее исходила огромная любовь ко мне, мне хотелось обнять ее и плакать от счастья и грусти, но я не сделал ни того, ни другого, о чем потом сожалел всю жизнь.
Прошло несколько дней. Мое состояние заметно улучшилось. Дядя Гриша тоже шел на поправку и все время утверждал, что он вполне здоров и очень возмущался тем, что Анатолий Моисеевич не спешит с выпиской. Каждый день нас навещали мама и Женя, а когда время их посещений совпадало, мы долго и с удовольствием беседовали вчетвером. К дяде Грише приходили и другие посетители, меня же кроме мамы навещал только мой Жиденок. Его посещения были короткими ввиду занятости, но я их очень ценил и, думаю, они очень нас сблизили, в остальное время мы часто и подолгу беседовали с дядей Гришей. Собственно, беседой наши посиделки можно было назвать с большой натяжкой, как собеседник я не представлял для дяди Гриши особого интереса, просто ему нужно было кому-то излить свою душу. Замкнутость пространства, ограниченного стенами палаты, бездна свободного времени и почти безмолвный собеседник — что еще нужно для самоанализа?! Мне порой казалось, что дядя Гриша, предаваясь воспоминаниям или размышлениям, часто забывал о моем присутствии вообще, а я слушал его очень внимательно. Это был с его стороны откровенный мужской разговор, которого, как оказалось, мне не хватало в моей жизни, в чем-то я был с ним согласен, в чем-то — нет!