Саша сочувственно покивала и развернула очередную конфетку. Вдруг почувствовала взгляд тётки, глаза на ту подняла и вопрошающе взглянула, не понимая, что ту заинтересовало.
— Что?
— Вся ты в мать, Санька. Маленькая, худенькая, и лопаешь всё подряд.
Саша не сразу решила, как реагировать, плечи расправила, задумалась: обидеться или нет, но затем решила, что тётке свои обиды демонстрировать бестолку. Она всё равно не проникнется. Но всё же решила расставить все точки над «i», а чтобы эти точки были очевиднее, грудь выпятила.
— Какая я худенькая?
— Ну, за это Митьке спасибо скажи. А так-то, в чём только душа всегда держалась. Лика с юности тебе завидовала: ешь всё, что хочешь, и не толстеешь.
— Ага, — отозвалась Саша, но без всякого восторга. — И расти перестала лет в шестнадцать.
Саша на самом деле считала себя маленькой, особенно на фоне сестры, которая к восемнадцати годам вытянулась до ста семидесяти пяти сантиметров, и своими длинными ногами сводила с ума всех встречающихся ей на жизненном пути мужчин. А ей, можно сказать, повезло дорасти до ста шестидесяти сантиметров, и поэтому поражать чужое воображение, особенно мужское, было сложновато. Да всем и без того ясно, что красавица в их семье — Лика. У неё и имя к внешности подходящее, Анжелика. А она Санька и Санька. Её всегда так звали все вокруг. И родственники, и одноклассники и друзья. И вот ей двадцать девять, а она до сих пор в Саньках ходит, и как всех отучить от этой мальчишеской клички по отношению к ней, не представляет.
— Да ладно, — отмахнулась тётка, всё в соответствии с её ожиданиями, — что тебе рост? Тебе же не с шестом прыгать. Ты конфеты-то ешь, ешь, вкусные. А ты котлетку не хочешь?
— Хочу, — призналась Саша. — Но мне домой надо. Митька друга грозился привести, боюсь в квартиру заходить. Предчувствую погром.
— Ты скажи ему, у меня вот давление нормализуется, я его из школы забирать буду. Каждый день.
— Думаю, он очень обрадуется, — стараясь быть серьёзной, проговорила Саша, и поднимаясь из-за стола. К тётке подошла и поцеловала ту в щёку. — Я пойду, а ты ложись. Тебе же нельзя вставать, а ты чем занимаешься?
— Чем? Холодец варю. Там же ничего не надо делать. Поставил и вари себе, часов пять. Эти пять часов я и лежу.
Саша глаза закатила, но говорить ничего не стала. Дошла до прихожей, надела сапоги, сняла с вешалки пальто.
— Завтра позвоню, — пообещала она.
— Саня, — крикнула тётка, когда та уже в подъезд вышла. На весь подъезд она и крикнула. — Котлеты-то возьми! Мальчишку покормишь.
Саша поморщилась, подумав о соседях, которые теперь всё об их семейных котлетах знают, и поспешила заверить:
— У меня свои есть.
Тётя Валя оправила халат на полной груди, выглядела недовольной, затем рукой на неё махнула.
— Иди, ладно. Завтра холодца тебе дам.
Из подъезда Саша вышла с улыбкой на губах, ничего не могла с собой поделать. Думала о холодце и котлетах, а ещё о тёткином желании её раскормить. Раз уж родную дочь не получается, то хотя бы племянницу.
С тёткой Саше определённо повезло, это было понятно ещё в детстве. Её родители умерли рано, отец, родной брат тёти Вали, погиб в аварии, когда Саше едва исполнилось три, а мама, погнавшись за личным счастьем, спустя несколько лет оставила дочь на мать погибшего мужа, а сама уехала в Самару, к новому мужу. Но что-то у них там не сложилось, дочку она забирать не спешила, а в год, когда Саше исполнилось двенадцать лет, утонула, так и не успев встретиться с дочерью до её взросления. Нельзя сказать, что Саша маму совсем не помнила. Помнила, но все воспоминания были какими-то неважными, и уж точно не судьбоносными. Не помнилось объятий, поцелуев, каких-то наставлений. Возможно, всё это и было, но чтобы запомнить или сделать выводы, Саша была слишком мала. А всё остальное, что казалось важным и запало в душу, происходило с ней уже при бабушке, с которой она прожила почти до двадцати пяти лет, пока та не умерла. В памяти была тётя с дядей, которые, по сути, и являлись для неё родителями, хотя формально Саша с ними и не проживала. Но они о ней заботились, они её любили и были заинтересованы в её благополучии, наравне с родной дочерью. И Саша это очень ценила. Сильно любила тётку, хотя та порой и действовала на её психику сокрушительно, но Саша знала, что это не от пустого желания её пожурить, это искреннее беспокойство. Тётя Валя — единственная родственница, которая у неё осталась. Не считая Анжелики, конечно. Но на ту особо рассчитывать не приходилось, Лику больше волновало собственное благополучие и устроенность. Лике недавно исполнилось тридцать три, и это было поводом впасть в отчаяние. Хотя, видимых признаков этого самого отчаяния сестра не подавала и никогда бы не допустила. Выглядела сногсшибательно, больше двадцати пяти ей ни за что было не дать. К тому же, Петечка, уходя, оставил ей приличное приданное, в надежде, что с ним Лике будет проще найти нового мужа, да поскорее, и всё это приданное Анжелика вот уже год тратила на поддержание своей красоты и молодости. Жила в квартире бывшего мужа, которую он тоже оставил после развода ей, Саша подозревала, что желая избежать скандала, попросту откупался, как мог. Да и особо бедным человеком Петя не был, поэтому это был широкий жест, с барского плеча, и именно это Лику, на самом деле, и злило. То, что муж не просто посмел её бросить, он ещё смел жить в своё удовольствие, и деньги теперь зарабатывал и тратил не на неё, а на более молодую любовницу. Когда разговор об этом заходил, Саша предпочитала замолчать и сочувственно кивать сестре. Ей точно было нечего сказать, нечему научить и советов для обустройства личной жизни сестры, у неё точно быть не могло. Тот, у кого нет личной жизни, не может давать советов по этому поводу. Разве не так?