— Не садись на пенёк, не ешь пирожок, — уж на что хозяин тайги на нервы крепок, да и тот чуть не спятил, в десятый раз услыхав ниоткуда тонкий писк про бабушкин гостинец.
Так вот и жили одним табором хозяева и гости приблудные в глуши лесного захолустья. То ли за Урал-камнем, то ли за священным морем Байкал, но где-то посередине тундры на вечной мерзлоте Ямала. Летом-то хорошо, ягода и гриб под боком, а зимой от разносолов одна строганина из промёрзлого омуля вперемежку с сушёной олениной, если стойбище якутов неподалёку раскинулось для обмена бабьим рукоделием и новостями.
Однако, жили не тужили. Даже веселились порою от души. То Старик на Ёжика сядет в одних исподних портках, то Мальчик-с-пальчик Машу в замужество из-под её широкой юбки позовёт, то Колобок покатом Старуху возле печи с ног собьёт. Тут особый смех. Старуха вверх лаптями ножками сучит, перевернуться со спины словно жук навозный, не может, Старика на помощь зовёт из последних сил. То-то хохоту на всю избу до самого утра, а не то и до обеда, если жрать нечего.
Но как-то раз под осень поскрёбся в двери этой приветной избы беглый бродяга с Сахалина, что бежал с каторги звериной узкою тропой. Мальчик-с-пальчик тогда так прямо и вякнул со всего своего узкого плеча:
— Дед, — сказал разумный, гуляючи прямо по столу и зорко на всех поглядывая, — гони эту тать в три шеи, нам тут острожных жандармов с собаками только и не хватает. Жили в беззаконии на отшибе у казны, и дальше будем жить, как бог пошлёт, но без глупства и слёзных соплей к пропащему.
А как без дури, если к жалости с сызмальства приучен? Старуха чуть не плачет, Колобок с Ёжиком возле ног вьются, радуются свежему человеку да и Машка глазом косится на прихожего, как на обновку. Вот и не устоял хозяин, вот так и появился новосёл, в устоявшемся подворье. А вскорости и нарадоваться на него не могли. Домашнего приюта у бедолаги не было, потому и спешить некуда, а до работы разбойник был злой. Надоело, стало быть, бока-то в застенке отлёживать. С утра за топорище и пошёл, то сруб подправить, то крышу подлатать, то соседского барана ухайдокать, а то и гусиную шею свернуть на чужом подворье. Правда, под мостом в засаде не замечался, да и без этого забот полон рот. Словом, никакой работой не брезговал и никого в помощники не манил. Всё сам да сам, как в темницах попривыкал, а потом, сам понимай, если что не так, то в отсидку одному отправляться, а не тянуть всё семейство! Ни Старик, ни, упаси бог, Старуха с Машкой, не то что ножик поднести, так даже на дневной промысел с ним не ходили. Бродяга один на один с проезжим купцом иль разночинцем на тракте про ночную дорогу для порядка выведывал. Самолично по округе атаманил. Одним своим названьем, что Кудеяр, страх наводил и на пешего, и на конного. Так что и года не минуло, а уже было с чем и на ярмарку в Чебаркуль съездить, и Машке на приданое отложить, а что кашу-малашу не на постном масле стали готовить, так это, вроде, как и не в счёт.
— Хорошо зажили, — бывало говаривала Старуха, ласково оглядывая Кудеяра.
— Но ненадолго, — осаживал Мальчик-с-пальчик с непроходимой грустью в тонком голосе.
— Зато все вместе рядком сядем, — успокаивала Маша, уже успевшая приглядеться вплотную к атаману.
Старик же только матюгался и сплёвывал через левое плечо, но в Мальчика всегда промахивался. А Колобок с Ёжиком беспамятно гонялись друг за другом, и жизнь продолжала проистекать в прежнем русле аж до полного ледостава на могутных сибирских реках. А вот по первопутку и нагрянули в эти края охотники за головами, кои за великую мзду ловят беглых каторжников и препровождают в острог безо всякого разговора с убиенным. Подошли они без лишнего шума на снегоступах, заняли позицию вкруг дедовой заимки с трёхлинейками Мосина на изготовке. Один фельдфебель вытянулся на бруствере во фрунт и вострубил как лось, не своим голосом: