Выбрать главу

- Как к тебе обращаться? В каком роде?

- В мужском, - спокойно ответила Татьяна. - Меня зовут Рантар.

- Извини... - пробормотала Тин.

- Ничего, - так же спокойно проговорила Татьяна. - Я уже привык.

Привыкнуть к этому оказалось не так уж сложно. Гораздо сложнее стало переходить с мужского рода - при личном общении на женский - на работе. Впрочем, работа их настолько сильно не совпадала с увлечениями, что сами имена казались в этой строгой среде чуждыми и чужими. Да и некогда им было - порой даже головы поднять некогда... Кроме того, Тин любила свое дело, и никакие посторонние помехи не сбивали ее - недаром в школе ее уважали и, она надеялась, ценили пятилетний опыт - она работала там со дня основания, начав еще студенткой.

Но как бы ни было, помешать идти домой пешком по замерзшим улицам, заходя греться в кафе - хоть на десять минут, и говорить, говорить, говорить не могло ничего. Тин была совершенно счастлива - такой беззаботной, несмотря на обычные проблемы, зимы она не помнила с девятнадцати лет, с того времени, как началась жизнь рабочая. Зима всегда была для нее трудным временем, ледяным и тяжелым, черным, как усталость по вечерам, как темные квадраты окон, где никого не ждут. А тут - свалилось счастье... вперемешку с виноватостью перед сыном, когда отвечала невпопад на его веселый лепет, думая о своем. А говорили, конечно же, о Средиземье. Золото и серебро валинорских Древ мешалось с высоким небом Эндорэ, башни Минас Тирит оттенялись мозаикой Нарготронда, привычная русская речь переплеталась с чеканным квэнья - обе знали немало стихов на нем, а Рантар, оказывается, еще и учил по самоучителю. И хохотали, и пели, и пили вино при свечах - у Тин несколько раз, на выходных, когда ее родители забирали к себе Жука. Вот уж где отрывалась она - как раньше. Разговоры до утра - пусть, досыпать будем потом. Песни - теплые и старые. Снова возникающие ниточки связи, уже почти потерянные. Порой мелькала мысль: не слишком ли, чем придется отдавать и платить за это - ничего не дается просто так. Но Тин отбрасывала ее, потому что ТОТ мир, теперь далекий и призрачный, обрел вдруг четкость и почти материальность, снова встав наравне с земным.

Рантар много рассказывал о себе - там, и Тин слушала, изумляясь ясности и образности этих описаний, не понимая уже, где правда, а где - фантазии, и есть ли они, эти фантазии, может, это все на самом деле так. Рантар Линдарион, нолдо из Дома Феанаро, если верить этой странной памяти, прошел за своим лордом весь убийственный путь от залитого светом факелов Валмара до хмурых берегов Эндорэ, чтобы потом вслед за сыновьями Феанаро повторить клятву и остаться в дружине Майтимо - до самой Войны Гнева. Рантар, кстати, оказался великолепным рассказчиком, хоть на магнитофон пиши - правильная, богатая речь, красивые оттенки интонаций, мягкий голос - заслушаться! И потом, он не стремился с пеной у рта доказывать истинность своих «глюков» - напротив, сама Тин просила рассказывать все больше и больше, радуясь возможности увидеть хоть что-то оттуда.

- А твои-то знают обо всем этом? - спросила она как-то.

- О чем?

- Ну... о Средиземье... о том, что там ты - мужчина.

- Нет, конечно, - усмехнулась Татьяна. - После филфака я увлеклась английской литературой - вот и все. Ну, люблю Толкина. Ну, вышиваю хорошо... И все. А про остальное... что я, дурак?

- А мама... про замужество не намекает? - осторожно поинтересовалась Тин.

- Намекает, - вздохнула Татьяна. - Но что я могу поделать?

Уже февраль подползал к концу, они сидели в маленькой кухне Тин, пили чай (на вино не хватило денег, а запасы Тин кончились) - при свечах, конечно. В колеблющемся неверном свете тонкое лицо Рантара казалось строгим и отчужденным - как всегда, когда он говорил о себе. Тин смотрела на него, в очередной раз поражаясь странности всего происходящего. Если природа ошиблась, вправе ли мы исправлять такие ошибки? Или нужно смириться и решить, что раз забросило тебя сюда - вот так, то значит, на все воля Единого и Ему виднее, что и как делать? Кто знает...

В свою очередь, Тин была очень благодарна Рантару за его нелюбопытство. Он очень мало расспрашивал ее о здешней жизни, удовлетворяясь тем, что рассказала она сама.

И, слава Эру, не спросил ни слова про Жука. Впрочем, Тин и сама бы спрашивать не стала, окажись она на его месте; по принципу «захочет - поделится». А между тем, отца у Жука не было. То есть был он, конечно, физически, но не более. На подобные вопросы Тин всегда отвечала «Это мой ребенок», оставляя любопытным право гадать и сомневаться; любопытных всегда было много, другое дело, что этим все и заканчивалось. Она даже матери не назвала то имя, а впрочем, мать и не знала его, и всегда к тусовке относилась с неприязнью. А он - был, еще как был. Угораздило же ее так - с первой встречи, с первой игры, на которую она попала в девятнадцать лет, влюбиться сразу - и навсегда. Наивная девочка, она не предполагала, что игровые пары не всегда оказываются парами реальными, даже если и возникает обоюдный интерес. Кроме всего прочего, междугородные романы - они, как известно, опустошают нам карманы... Хотя интерес как раз оказался обоюдным, возник и даже держался долгое время. Но странной была она, эта любовь, дерганой и тяжелой, холодной, как мартовские сквозняки, и мучительной, как километры, вставшие между ними. И когда спустя два года Тин поняла, что хочет ребенка от этого человека, она даже не удивилась. Просто на очередной игре пришла к нему и кое о чем попросила, умолчав, разумеется, о ребенке, уверив, что «все обойдется». Он согласился. А потом исчезла на какое-то время, перестала приезжать на игры и коны, рассчитывая после вновь возникнуть как ни в чем не бывало. Рассказали ли ему общие знакомые, или он так ни о чем и не догадывался, Тин не знала до сих пор. А у нее теперь был ее любимый мальчик - вылитая копия отца, вылитая, и характер уже прорисовывался - такой же, только чуть смягченный материнской наивностью, которая, хоть и повыветрившись со временем, проскальзывала в Тин до сих пор. И она тосковала по сыну, если не видела его хоть полдня - а с тех пор, как Тин вышла на работу и с Жуком стала сидеть бабушка, видеть ребенка Тин могла лишь поздно вечером.