А Тельман? Немецкий язык – это достояние немецкого парода, а не Гитлера и его банды. Так что здесь попрошу быть точнее.
Заворыгин сделал шаг от стола к стене, но вернулся на прежнее место – теснота землянки сковывала.
– Так вот. Лейтенант Демин выразился довольно-таки точно. «Черной смертью» зовут враги машину, на которой мы летаем, и вряд ли в этом они ошибаются. А почему они так окрестили наш самолет? Скорость, лавина огня и металла. Но есть одно уязвимое место у нашего самолета. Как вы думаете, какое, товарищи?
– Прицел бы для бомбометания получше иметь, – подал голос Чичико Белашвили.
– Управление чуточку бы полегче. У меня ручка тяжеловатая. Если пять вылетов сделаешь, на шестой надо силенку у Ивана Поддубного занимать, – с места заметил Степан Прохоров.
Подполковник отрицательно покачал головой.
– Это все детали, и вполне устранимые. Главное не в этом. Вы вот скажите, с какого направления чаще всего вас атакуют «мессера»?
Летчики недоуменно переглянулись, стараясь взять в толк, для чего интересуется подполковник такой азбучной истиной.
– Так ясное дело, – прогудел Степан Прохоров. – Чешут и в хвост и в гриву. Но начинают, как правило, с хвоста.
– Да. С хвоста, – самодовольно подтвердил Заворыгин с таким видом, будто открыл сложную закономерность, коей еще не знало человечество. – Сколько летчиков из-за этого пострадало! Атакующая мощь ИЛ а выше всяких похвал. А летчик, атакованный сзади, почти всегда беззащитен. А что у нас самое дорогое, товарищи офицеры? – Заворыгин вскинул подбородок и прицелился серыми глазами в раскрытое оконце землянки.
Только что всем выдали новую форму с погонами и звездочками на них. Слово «офицер» едва успело войти в быт огромной сражающейся армии, и командир полка с особенным наслаждением произнес его, обращаясь к своим летчикам. – Что, я спрашиваю? Моторная группа? Бортовое вооружение? Рулевое управление? Как бы не так! Жизнь советского летчика, товарищи офицеры, ибо нет в нашей Советской Армии ничего более дорогого, чем жизнь человека. Так вот, заботясь о жизни наших летчиков, конструктор Ильюшин и авиационная промышленность выпустили новый тип ИЛа, с двумя кабинами. Два человека составят его экипаж.
– Наконец-то, – вздохнул капитан Прохоров.
– Разве летчику дадут штурмана? – опросил Демин.
– Деревня! – пробасил лейтенант Рубахии, считавшийся самым отчаянным в полку. – Сразу видно, что из Касьяновки.
– Вторым в экипаже будет воздушный стрелок, – разрушая всякие сомнения, сказал подполковник Заворыгин. – Короче, у летчика будет теперь надежный щит.
Огонь крупнокалиберного пулемета БС прикроет хвост «Ильюшина». Первые полки уже получили такие самолеты, подошла и наша очередь, товарищи. С завтрашнего дня нас отводят в тыл на отдых и переучивание.
Все началось с этого воздушного стрелка. Как знать, если бы они не встретились на фронте, может быть, совсем по-другому сложилась жизнь Николая Демина, и даже наверняка это было бы так. Однако наша жизнь часто зависит от случая, и чему быть, того не минуешь.
Воздушный стрелок навытяжку, по команде «смирно» стоял перед лейтенантом, ломким мальчишеским голосом рапортовал:
– Товарищ лейтенант, младший сержант Пчелинцев направлен в ваш экипаж для дальнейшего прохождения службы.
Нельзя сказать, чтобы новый стрелок пришелся с первого взгляда по душе командиру экипажа. Худой, чуть сутуловатый парнишка с плохо выбритым подбородком.
Русые вьющиеся волосы и взгляд какой-то не то грустящий, не то задумчивый, словно нет ему никакого дела до того, что происходит вокруг. Он и по команде «смирно» не умел стоять правильно, чуть горбился и руки держал хотя и по швам, но с подогнутыми локтями. «Совсем желторотик, – неприязненно подумал Демин, – с таким намучаешься». Неожиданно внимание лейтенанта привлек неширокий след от ожога на загорелой шее младшего сержанта.
– Мама в детстве обварила? – спросил Демин, пряча в голосе издевку.
– «Мессер», – спокойно ответил Пчелинцев, явно уловив его издевку.
– Гм-м… – усомнился Демин. – А я подумал, вы его только на картинках видели.
– Совершенно справедливо, – улыбнулся стрелок, и Николай про себя отметил, что улыбка у него добрая и какая-то беззащитная. – И на картинках, и над Брянском. Только на картинках он несколько симпатичнее выглядит.
– А в жизни?
– Желтобрюхий, нехороший такой, – поморщился стрелок, – мордочка острая, вся в желтых огоньках, когда он в атаку на тебя заходит. На борту пиковый валет: одна голова вверх, другая вниз. Наша «пешка» быстро сгорела… Он тоже. А я, как видите, стою перед вами.
Демин пошевелил выгоревшими бровями.
– Уж не хотите ли вы сказать, что сбили этот «мессер»?
– Зачем же говорить, – потупился стрелок, – в летной книжке есть запись.
– И сколько же вы сделали боевых? – уже добрее осведомился Демин.
– Тот, о котором я позволил себе упомянуть, был пятым.
– А дальше?
– Госпиталь, четыре месяца переучивания на ИЛе, и вот – «чуть свет… и я у ваших ног».
– Знаете что, младший сержант, – вспылил вдруг Демин, – здесь вам не Малый театр и вы не Чацкий!
– Да. Актерские данные у меня не на уровне…
Демин вздохнул и покачал головой.
– Ладно. Идите устраивайтесь, – И сутулая спила Пчелинцева заколыхалась, удаляясь.
«Черт его знает, – подумал Николай, – прислали какого-то желторотпка. Надо его попробовать поскорее в воздухе. Если что не так, постараюсь отвязаться. С таким много не налетаешь». Демин интуитивно чувствовал, что с появлением воздушного стрелка что-то новое вошло в жизнь его экипажа и она, эта жизнь, уже не будет такой, как прежде. Пожалуй, не было в полку более тихого и сработавшегося экипажа, чем деминский. Здесь все делалось без шума, незаметно. Самолет и оружие готовились в срок, и не было случая, чтобы в воздухе отказывали пушки или на посадке плохо выходили тормозные щитки. Если в зеленом теле машины фашистские зенитчики оставляли следы, дыры латались быстро, и к следующему вылету пробоин нельзя было уже отыскать. А в часы, свободные от полетов, каждый член его экипажа мог что угодно читать, кому угодно писать письма, думать о чем угодно. И как-то получалось, что этот маленький коллектив, дружный и спаянный в работе, в такие часы разобщался и каждый жил своею уединенной, одному ему подвластной жизнью. Только однажды она была нарушена, и произошло это кок раз накануне Орловско-Курского сражения. Механик Заморин самовольно ушел в соседнее село, выменял там старую гимнастерку на бутыль самогона и до бесчувствия напился.