Голос обвинителя звучал все громче.
- Передо мной на столе стоит красивая игрушка слоник, модель № 14. Игрушка дорогая, но спрос на нее оказался так велик, что фабрика не смогла удовлетворить заказчиков. Эта игрушка хранит в себе большую уголовную тайну: экспертиза твердо установила, что на этом вот слонике было сэкономлено четыре сантиметра бархата. Выпуск тысячи слоников означает экономию в сорок метров бархата, а выпуск десяти тысяч - экономию четырехсот метров дорогой ткани. 400 метров! Скольких ребят могла бы осчастливить фабрика, превратив эти метры в такие же игрушки. Сколько десятков тысяч рублей дохода получило бы производство!
За эти же деньги фабрика, на которой занято шестьсот работниц, могла построить ясли, детский сад и хорошо оборудованные пионерские лагеря... Это уже не игрушки, граждане судьи!
По залу пробежал шум негодования.
Лилиан казалось, что голос обвинителя звучит тише, удаляется... Неужели ей становится дурно? Огромным напряжением воли она заставляет себя сосредоточить внимание.
- Куда же шли украденные деньги? Морально разложившиеся сами, тыкмаревцы разлагали, заражали общество. Художник Витютин то и дело брал отпуска без сохранения содержания (их ему устраивал Тыкмарев) и разъезжал по благословенному югу. Из двух домов отдыха и одного санатория поступили в фабричный комитет профсоюза жалобы на его бытовое разложение. Сын кладовщика Лаврентьева, развращенный папашиным богатством, стал хулиганом и вором, участником орудовавшей в поселке группы. Закройщик Шопенгауэр оказался наиболее таинственный и по-своему интересной фигурой: он обращал деньги в золото. При обыске у него было найдено золота на четверть миллиона рублей... Продавцы маленьких базарных ларьков Сироткин и Виноградов, к соблазну соседей, обзавелись на свою четырехсотрублевую зарплату славными домиками. Что касается самого Тыкмарева, то он жил ни в чем себе не отказывая... Он поднял слоника и потряс им в воздухе.
- Вот тайна этой красивой игрушки...
Здесь произошло нечто такое, чего Лилиан не забудет никогда, что было во много раз страшнее ножа хулигана: она заметила, что слоник сделан из того же бархата, что и отделка надетого на ней платья. Материал был подарен ей отцом. И хотя платье было скрыто под пальто, ей показалось, что глаза всех устремлены на нее. Бархатный воротник душил ее, бархатные обшлага кандалами сковали руки...
Широко открытые испуганные глаза Лилиан на долю секунды встретились со взглядом Сергея Семеновича. Он... улыбался.
Лилиан резко поднялась. Со сбившимся назад платком, уронив на пол зонтик, она быстро пошла к выходу.
- Вам дурно? - спросил кто-то.
- Нет. Не могу здесь быть.
Доротея Георгиевна догнала ее в подъезде.
- Лилиан, ты уронила зонтик.
- Все равно.
- Накройся как следует платком, ты простудишься!
- Тетя, неужели ты не понимаешь, что мне все равно?
- Подожди, Лилиан, куда ты торопишься?
- Не знаю, тетя. Мне все равно.
- Что ты говоришь? А твой отец?
- У меня нет отца, тетя.
- Боже мой, ты с ума сошла!
2.
Сказав, что у нее нет отца, Лилиан ненамного опередила события. Через час, во время речи защитника, Сергею Семеновичу стало плохо. Судебное заседание было прервано.
Ночью сердечный припадок возобновился. В 4 часа холодного осеннего утра 14 октября 1956 года сделав в жизни мало хорошего и много плохого, Сергей Семенович Тыкмарев умер на койке тюремной больницы.
3.
Уже три недели Лилиан живет у Доротеи Георгиевны. После смерти отца она стала замкнута и молчалива. Нет, она не сошла с ума, как думала Доротея Георгиевна, а просто не хотела говорить. Только раз сказала зашедшей Анне Степановне:
- Я совсем здорова, но мне тяжело.
И молча заплакала. И, чтобы скрыть слезы, отвернулась к окну.
Как-то у нее возник разговор с Доротеей Георгиевной.
- Тетя, мне все время кажется, что я тебя стесняю.
- Вот глупенькая! Ты и представить себе не можешь, как я рада, что ты у меня живешь. Я все время была так одинока, и как мне хотелось иметь близкую подругу или дочь!
- Дочь?
- Ну да! Чего ты удивляешься: мне сорок четыре года, и ты могла бы быть моей дочерью.
Невзначай раскрыв тайну своего возраста, Доротея Георгиевна даже не заметила этого.
- Это так естественно, что две молодые одинокие женщины живут одними интересами! У меня давно была потребность в дружбе. Если тебе что-нибудь не нравится, то скажи.
- Меня... душат ваши невозможные духи, тетя.
- Давно бы сказала! Я их сейчас во дворе вылью.
- И еще, тетя... Дайте слово, что для меня вы сделаете еще одно...
- Клянусь всем на свете, что для тебя, Лилиан, сделаю все, что угодно.
Дав столь щедрое обещание, Доротея Георгиевна получила такое трудное поручение, что вынуждена была побежать за советом к Карасевым.
- Как Лиля? - первым делом спросила ее Анна Степановна.
Доротея Георгиевна сокрушенно покрутила пальцами около лба: можно было догадываться, что Лилиан либо завивается, либо сходит с ума. Последнее было вероятнее, и Анна Степановна ужаснулась:
- Что случилось, Доротея Георгиевна?
- И не говорите! Такое выдумала, что сверх всякого воображения. Есть такая душевная болезнь, когда больной становится необычайно хитрым, вот и с ней так. Сначала выманила у меня честное слово, что я все, что угодно, сделаю, а потом...
- Что такое, Доротея Георгиевна?
- Совершенно невероятно! Экстраординально!.. Вынимает золотые часы с браслетом, отдает мне и требует:
"Отнесите, - говорит, - их судисполнителю, который имущество отца описывал, и скажите, что это тоже имущество отца и должно идти в погашение иска..." Я объясняю ей, что часы - ее полная собственность, а она, как невменяемая: "Мне, - говорит, - их носить стыдно". А ведь за эти самые часы покойник Сергей Семенович в Москве, в Ювелирторге, две тысячи платил, да и ее едва за эти часы не зарезали. Никаких резонов не понимает:
"Вы, тетя, слово дали и должны выполнить".
Федор Иванович, читавший газету, с шелестом опустил ее и быстро спросил:
- Так и сказала: "Стыдно носить"?
- Собственные ее слова.
- Я не юрист. Не знаю, как к ее решению отнесутся в суде, но она, по-моему, права.