Постерунковый ушел, а Жилюк, подобрав вожжи, занукал дальше.
— Чтоб тебя три дня носило по болотам да пропастям, — ругался он, подъезжая к дому, — дух из тебя вон, собачий ты сын!
— Эй, Андрон! Кому это ты такие посулы шлешь? — спросил красный, словно жнец в полдень, Устим Гураль. Он стоял, опершись на плетень, и попыхивал трубкой.
— Да где же это видано, чтобы так издевались над человеком? — Радуясь случаю отвести душу (дома и слушать не будут, там свои заботы), Андрон взял поближе к тыну и забросил вожжи на колышек. — Обломался, видишь, в дороге. А он прицепился — куда едешь да зачем? Три дня дорожных работ накинул. Это как, по-твоему?
— Сервитут[2], — хитро прищурился Гураль. — Иль позабыл?
— Нельзя уже ни пройти, ни проехать… — продолжал Андрон. — Ну, погоди. Они думают, если Степана нет, так все сойдет.
— Уж ты и про Степана вспомнил?
— А как же, не отец я ему, что ли?
— Отчего ж, отец. Только…
— Нет, ты скажи, — перебил Андрон, — долго будут нас давить эти сервитуты?
— Пока не задавят.
— Дудки! Отольются волку овечьи слезки. Ох отольются!
— Не кричи, — Гураль оглянулся, — еще кто-нибудь услышит.
— Разве я не правду говорю?
— За такую правду люди кандалами звенят. Вот послушай лучше, что я тебе скажу.
Андрон взглянул выжидающе.
— Будто бы граф хочет открывать каменоломню.
— О-о! — не удержался от восторга Жилюк.
— Был сегодня у старосты — слышал. Словно бы дорогу до Глуши будут делать.
— Вон как! Что бы это могло значить?
— Захотелось панам нашего леса, вот что.
— Холера ясная! Мало они его уже свели? — И вдруг спохватился: — Но это же ведь работа? Свежая копейка в руки!
— Конечно, конечно. Поживем — увидим. — Гураль перешел на шепот: — А что касается сервитута, приходи, поговорим.
На том и порешили.
Дом Жилюка — за вербами. Деревья старые, накренившиеся, стволы уже мохом поросли. Между вербами — плетень, еще покойный отец поставил. Пора бы уже и обновить, уже и хворост нарублен, да разве из-за этой проклятой нищеты успеешь? Гоняешься за грошом, как нечистый за грешной душой. А что толку? Одна морока. Хоть бы и сегодня. Взял за клюкву, что отвез панам, два злотых с чем-то. Ну, скажем, три. Но, люди добрые! Ее почти неделю собирали по болотам, по воде. Еще неизвестно, каким боком это вылезет… А они — мелкая, мол, почернела! Пойди, найди лучшую, холера ясная… Три злотых… Обломался на добрых пять. Вот тебе и вся выгода!
В воротах стояла Текля. Худая, высохшая…
— О, уже стоит, высматривает! Сейчас начнет: почем продал, сколько взял? Все до грошика рассчитает, даром что неграмотная. И откуда это у баб такая сметливость на деньги? Э, да она как будто в новом платке! С чего бы это? Ах, проклятая баба! Седина в голову, а бес в ребро. Не молодость ли вспомнила?.. — Ты бы лучше лужу эту в канаву спустила, чем так стоять, — уколол жену Андрон, въезжая во двор.
— Суббота ведь, Андрон, воскресенье уже наступает.
— А я, по-твоему, еще и дома по лужам должен прыгать? Допрыгался вот.
— Чего в дороге не случается.
— Не случилось бы, если бы не твоя паршивая клюква.
— Это почему же? Сам ведь говорил: «Соберите, отвезу».
— Ну ладно. — Андрон начал выпрягать лошадь. — Иди приготовь поесть да забери лукошки.
Текля схватила пустые лукошки, метнулась в хату. «Не иначе как что-то замышляет, — глядя ей вслед, подумал Андрон, — а то с какого беса такая послушная сегодня?» Во двор вбежала девочка, запыхавшаяся, бледная.
— Татуня, привез гостинца?
Тупая боль ударила Андрона в сердце.
Пошарив в бездонных карманах, он достал два маленьких кусочка сахара — выпросил, когда угощали у панов чаем.
— На.
Девочка сдувала с кусочков пыль, по крошке откусывала сахар, сосала. И так была рада, таким счастьем светились глазенки, что у Андрона подступили к глазам слезы. С трудом проглотил тугой, давящий клубок, подкатившийся к горлу, сурово взглянул на покрытое грязью детское личико.
— Ты где это грязь месила?
— Гусей к речке гоняла, — мать велела.
— Хорошо. А теперь отведи вот лошадь, пусть попасется. Посмотри, где там трава получше.
— Я знаю.
Уцепилась за повод, потянула.
— Да не мешкай. Слышишь, Яринка?
Не отозвалась.
Разве для нее это впервые?
Текля подавала полдник, а сама боролась с мыслью: «Сказать или нет?» Сегодня двадцать пятая весна, как они с Андроном поженились. Не много, да и не мало. Сколько воды утекло! Постарели оба — и не узнать. Андрон весь поседел как лунь. О боже, боже! Тяжкая наша жизнь!