— Что будем делать дальше? — Гураль обвел взглядом собравшихся.
— Есть какие-либо известия? — спросила Софья.
— Известий никаких, но без них ясно: расправы не миновать. Экзекутор убежал, а солтыс галопом погнал к гмине. К утру жди полицию.
— Так…
Наступившее молчание гнетом легло на сердца.
— Встретить, чтобы и дорогу сюда забыли, — наконец оборвал тишину Жилюк.
Он не видел в темноте ни удивленно-вопросительных взглядов, ни насмешки на устах кое-кого.
— То есть как?
Андрон не спешил.
— Тебе, Андрон, прежде всех нужно куда-то спрятаться, исчезнуть, хоть на несколько дней, — сказал Гураль. — Кого-кого, а тебя не пощадят.
— Убегу я, семья останется, — вслух рассуждал Андрон. — Село же никуда не денется. Я вот так думаю: кары нам не миновать, но просто так не дадимся.
— А кто же не так думает?
— Вот я и говорю: преградим дороги боронами, чтоб полиция хоть коней покалечила, а там уж наша работа. Засядем.
— Дело говорит Андрон! — послышались голоса.
— Когда-то так в Хмелярах сделали, а полиция ночью на полном ходу…
Гураль выжидал: уже раз погорячились сегодня — хватит. Лучше обдумать.
— Правда! — загорелся он наконец. — А там, коли что, мы с хлопцами из каменоломни поможем… Надо защищаться.
— Но помните, — вставила учительница, — больше выдержки. В бой не вступать… по возможности, конечно. Со мной держите связь через Андрея или Яринку Жилюкову.
— Хорошо.
— А сейчас — к делу. Надо оповестить остальных. Ты, Андрон, укажи, куда именно свозить бороны.
— Да куда же? К перекрестку.
— Ага, там удобнее всего…
— Хорошо. А ты, Устим, готовь каменщиков и жди сигнала.
— Ясно.
— Тогда айда… Скоро рассвет.
Вот и настала, Устим, твоя пора. Пришел судный день, когда надо сдать партийный экзамен на жизнь или на смерть.
Утро принесло неизвестность. Глушане ждали бури, а вместо этого легонький ветерок ласкал их загрубелые в работе и горе лица, нежно овевал разгоряченные последними событиями души. Он дул с юга, с волынских и подольских невысоких холмов, и нес с собой запахи сенокоса, далеких жатв… Под его неслышными вздохами задумчиво покачивались высокие стены за Припятью, тихо и грустно шелестели пожелтевшие травы…
Не прошло и дня, а все вели себя так, словно бы ничего и не случилось. Словно не было этих драк, криков, суеты… Медленно похаживали на лугу аисты, стайками трепетали в небе голуби. И только люди, эти отчаяннейшие из отчаяннейших существ на земле, только они настороженно поглядывали на дорогу. Но вскоре привыкли к своей тревоге. А когда по селу прошел слух, что солтыс вернулся ни с чем, то есть один, без полиции, то и совсем отлегло от сердца. Впрочем, и это было не все, — причудлива же твоя воля, судьба! В полдень после посещения солтысом поместья по Глуше прошел слух, что управляющий согласен на три злотых. Правда, без приварка.
— А черт с ним, с его приварком, — обсуждали крестьяне новость.
— Обойдемся. Только бы хорошо платил.
— Постановим так: днем — косьба, вечером — плата.
— Ага. Иначе не соглашаться.
Притихшее было село зашевелилось. Зазвонило косами, запело брусками.
— Ну как, идем?
— А чего ж?! Три злотых! Какого еще лешего?
— Выходит, наша взяла?
— А как же! Гуртом не только отца, но и панов лучше бить.
— Я же говорил… холера ясная!
— Как бы они нам боком, эти злотые, не вылезли, — сомневался Судник.
— Ты, Адам, помолчи. Не тревожь людей. Знай свою грыжу… Волков бояться — в лес не ходить. Сидели бы вот так, как ты, дулю с маком нюхали бы. А это же три злотых! Холера бы его взяла…
Проца все еще не было, — видно, скрывался. Учительница, хоть ее и настораживало такое поведение местной власти, поддерживала крестьян. Иначе не могло и быть: боролись — отвоевали. Другое дело, что и теперь надо быть готовым ко всему. И она сделает все, пока есть сила, пока есть возможность уберечь их от худшего.
На следующий день, когда глушане наконец вышли на сенокос, Совинская поспешила к солтысу.
— Пан Хаевич, — начала она, поздоровавшись (солтыс поднял на нее исцарапанное, с большим синяком под глазом лицо), — у меня есть одна важная мысль. У меня в классе тридцать семь мальчиков. Думаю, они пригодились бы теперь пану управляющему…
— А вы соберете их? — буркнул Хаевич.
— Ну пусть не всех… меня они послушают.
— Не сомневаюсь. Думаю, не только они, — взглянул многозначительно.
— Не понимаю, пан Хаевич, — невинно спросила она, — что вы имеете в виду?