Выбрать главу

Вот и она — под крутосклоном, об одном окошке, среди хилых деревьев. Не мог вспомнить, кто здесь жил раньше. Кому принадлежало это подворье. Их, жилюковское, гнездо было на противоположном конце села, сюда как-то не выпадало часто ходить, вот трудно вспомнить. В конце концов, теперь это не имело никакого значения. Не в гости пришел, не свататься.

Осторожно подкрался, потянул на себя дверь — она не подалась. Заперто. Ну, ясно же… Постучать, прикинуться путником?.. Еще не решив, как быть, сильнее дернул дверцу и только тогда увидел, что заперта она с наружной стороны и что «запор» этот — обыкновенный, вставленный в дырочку колышек.

Павел мгновенно вытащил затычку, открыл дверь, согнувшись, ступил в землянку. Здесь царили сумерки, и он несколько минут дрожал от нетерпения поскорее осмотреться вокруг. Начал различать некоторые вещи: самодельный деревянный стол в углу, нечто похожее на нары, скамеечка, рядом с дверями, в углу, ведро с водой. Однако не это его интересовало, не это! Где какой-нибудь сундук или хотя бы посудный шкаф? Шарил глазами по закоулкам, мысленно бранясь. Не может же быть, чтобы вот так никчемно жил человек? Что-то же должен он иметь? Однако где, где?..

Изверившись в собственных поисках, бросился к печке в углу. Есть же все-таки хоть что-нибудь у этого паршивца! Соль, спички… Когда-то у них, еще при родителях, в запечье всегда стоял черепок с солью, а в углублении… О! Слава богу, кажется, что-то нашлось. В нише он обнаружил котомку, Павел сгреб ее, будто драгоценность, вынул оттуда щепотку соли, сунул в рот. Глотал ее нерастаявшей. Большего наслаждения, наверное, никогда не испытывал в жизни!.. Так, а это что? Кусочек мыла? Сюда его, в карман… Но где же спички? Неужели старик носит их при себе?.. А что ему! Если курящий, носит.

Вдруг пальцы натолкнулись на что-то твердое, похожее на камешек… Да это же кремень! Кремень!.. Должно быть и огниво… Леший с ними, со спичками, огниво даже лучше. Однако где оно?.. Ага, вот кусочек железа. Теперь все. Пропади пропадом эта землянка. Поскорее отсюда…

Тенью выбрался во двор, запер дверцу и по знакомым тропинкам возвратился в лес. На горизонте уже загорался рассвет.

Пока свозили да складывали сено, Мехтодь Печерога сторожевал в животноводческом лагере. Его служба заканчивалась на рассвете, как только доярки приходили на утреннюю дойку, однако старик не торопился уходить. Дома его никто не ждал, заходить к кому-либо рановато — люди заняты своим, а здесь, возле скота, лишний человек никогда не мешал. Да и женщинам приятнее — не сами по себе, а все-таки в присутствии мужчины. Они вдоволь поили старика молоком, еще и домой наливали в гофрированный фрицевский термос, с которым он не расставался, носил на поясе; бывало, и рубашку кто-нибудь выстирает.

— Вы, дедушка, только Гуралю не говорите, — советовали, наливая ему молоко, — а то отлучит вас.

— Кто, Устимка? — храбрился Печерога. — Да он сам поить будет, лишь бы только сторожил. Ходил я уже, отпрашивался…

— К тому же, — продолжали шутить женщины, — заспанный вы, сторожу так не годится, председатель может заметить.

— Я заспанный? Да я всякую нечистую силу примечаю и от коров гоню прочь…

— Откуда же соломинки на вашей шапке?

— Прикоснулся где-то, наклонился, стало быть, а чтобы спать — боже сохрани.

Собирал в лесу и рубил женщинам дрова, разводил в сложенной здесь же под навесом, плите огонь, согревал воду для мытья-стирки, наводил порядок.

— Женились бы вы, дед Мехтодь. Молодиц вон сколько.

— Жениться, как говорят, не шутка, да справлюсь ли? — отшучивался старик.

— Вы еще ого-го!

— Ого, да не того, — смеялся Мехтодь. — Знаю ведь, что вам нужно…

— Вот бесстыдник старый! — вмешалась Катря Гривнякова, старшая среди доярок. — Шел бы себе домой.

— Еще успею, Катря, — не сердился старик. — Человеку посмеяться — и то на душе легче. Так что не права ты, считай. Наталка твоя другого мнения.

— А при чем здесь Наталка?

— А при том, что ее «хи-хи» да «ха-ха» я каждый вечер слышу у реки.

— С кем же она?

— Это уж пусть она сама тебе расскажет, я не доносчик какой-нибудь… По мне — смеются и пускай себе смеются, весело, знать, людям. А раз весело, то и душа для добра открыта. Вот подумай сама: когда ты смеялась? И как тебе после этого?..

Ныне Печерога был чем-то встревожен. Гураль, нагрянувший на первую дойку и хорошо знающий его характер, спросил:

— Что, дед, насупился? Недоспал, что ли?

— Э-э, Устим, не прав ты, видит бог, не прав, — сокрушенно ответил Мехтодь. — Думаешь, если человек стар, то и душа у него ссыхается и не видит он ничего, не слышит?