— Вы слышали? — неожиданно загремел солтыс.
Чарнецкий недовольно взглянул на него.
— Я пригласил вас, наиболее уважаемых в селе людей, чтоб посоветоваться. Рожь перестаивает, осыпается… — Он сам удивился, как только может после всего так спокойно говорить. — Хлеб гибнет… Передайте людям да и сами знайте: обещаю награду.
— Оплата старая? — послышалось из толпы.
— Как и в прошлом году, — сказал управляющий.
— Не выйдет дело. В прошлом году рожь была не такая. Да и лето легче.
— Чего же вы хотите? — спросил граф.
— Мы уже вашему управляющему говорили, — осмелел наконец Судник. — Три злотых жнецам, четыре — косарям. И это — за восемь часов. Как в городе, восемь часов отработал — и все. Нет дураков от зари до зари.
У Чарнецкого пот на лбу выступил. «Ишь, быдло! Пся вира! Восемь часов захотелось им. Четыре злотых… Ну, я же вам!»
— Заговор? — спросил он грозно. — Бастовать задумали? — И уже чуть легче: — С живого шкуру дерете… Разве я плохо с вами обращался? Души у вас нет.
Он их уговаривает! Матка боска! Кто тут хозяин, кто владелец всех этих земель? Наконец, кто они ему такие? Быдло… Как он может так с ними разговаривать, что-то обещать?
Но другой, более трезвый голос диктовал графу иное. И Чарнецкий прислушивался к нему, верил ему. Жизнь научила его обходительности, выдержке, и вот сейчас, как это бывало уже не раз, он пользуется ими. Потом, позже, он может сделать по-своему, как позволят обстоятельства, но сейчас… сейчас не время… Пойти сейчас против них открыто — все равно что в бочку с порохом бросить искру.
— Так что? Так и разойдемся? — спросил он, сдерживая гнев.
А они переглядывались, косились друг на друга, шептались, — и ни слова ему, словно обращался не к ним.
— Чего воды в рот набрали? — опять не выдержал управляющий. — Без хлеба сидеть хотите? Или, думаете, и дальше просить вас будем?
От конюшни к ним направилась толпа конюхов.
— А вам чего? — выскочил им навстречу Карбовский. — Марш на работу! Кому говорят?
— Подождите, пан управляющий, — выступил вперед маленький, сутулый крестьянин. — Мы с графом хотим поговорить. Вы еще на нас успеете накричать.
— Нечего вам с ним разговаривать, — заступил дорогу управляющий.
— А это уж нам лучше знать.
Управляющий толкнул конюха, тот споткнулся, какое-то мгновение они ели друг друга глазами, потом крестьянин решительно ступил вперед, за ним подались и другие.
— Эй, что там еще? — заметил суету граф.
— Конюхи, вельможный пане…
— Чего вам? — Чарнецкий обратился непосредственно к конюхам. — Почему вы не в поле?
— Поговорить надо, — подошел сутулый. — Мы, конюхи, — мялся он. — Живем и работаем у вас с семьями. У меня лично жена и дочка… Месяц как нанялись. Сам работаю с утра до вечера. Ну, да лихо с ним, со мною то есть. А вот почему еще и мои должны задаром работать?
— Как это задаром? — прицепился к слову граф. — Сколько платите конюхам? — спросил управляющего.
— Пятнадцать злотых и харчи.
— Это мне пятнадцать, — продолжал конюх, — а жене восемьдесят грошиков, дочке и того меньше — шестьдесят. Почему так? Почему они должны, наработавшись днем в поле, вечером доить коров? Почему за это не платят?
— Разберемся, — пообещал граф. — Идите на работу.
— Не пойдем, пока не скажете. Чего тут разбираться? Женщинам за дойку платить — и все.
— Ну да! — загудели другие.
— Айда на работу! — крикнул Карбовский.
— А ты не погоняй! Раскричался…
Конюхи смешались с глушанами, зашумели:
— Не поддавайтесь!
— Стойте на своем!
— Пускай сами косят!
— И доят, — добавил кто-то.
Засмеялись. А дед Миллион, который вертелся тут же, не удержался, громко захохотал. Еще бы: пускай сами доят! Это пан управляющий, а может, и граф! Чудеса!
Чарнецкий вспыхнул. Глаза у него налились кровью, выпучились, и задрожали скулы. Чтобы не выйти из себя — этого при крестьянах он еще никогда себе не позволял — и не бросить таким образом опасной искры, нервно повернулся и мгновенно исчез.
— Разойдись! — закричал солтыс.
— На работу! — метался среди конюхов управляющий.
Крестьяне направились к воротам.
— Держитесь! — крикнули они конюхам.
— Пусть попробует кого-нибудь найти…
— Прочь, прочь! — выходил из себя управляющий.
Глушане вышли за ворота, закурили и долго еще не расходились. Спорили, советовались.
Прошла еще одна полная тревоги ночь. Как только солнце загорелось над миром, брызнуло ослепительными лучами в окна, по Глуше в разные концы помчались всадники.