— Ты меня с кем-то путаешь, — говорит Джим. — Я — жираф-призрак, а не какой-то задрипанный волшебник. А если ты будешь и дальше проявлять откровенный идиотизм, я лучше пойду себе восвояси. Забурюсь в бар, напьюсь. А ты сам выкручивайся как знаешь.
— Понял, отвял. Только, пожалуйста, не называй меня Спек. Меня зовут Скотт Спектр, можно просто Скотт. Так что, мы будем смотреть кассету?
Он наклоняет голову к серебристому видаку, вставляет кассету, давит подбородком на верхнюю крышечку. Потом принимается бить копытом по передней панели, пытаясь нажать на PLAY. Я сую ему в ноги пульт.
— Скотт Спектр, — говорит жираф. — Вот твоя жизнь. Прошлая, нынешняя и будущая.
Жжжжж. А потом сквозь густой туман проступает школьный стадион. На поле — два мальчика, в одном из которых я узнаю себя. Вот он я, слева. С растрепанной челкой, в очках. А справа — Плут Дубина, единственный парень, который показывал мне свой писюн. Его галстук сбился на сторону, на рубашке оторваны две пуговицы. Он лезет в карман пиджака, вынимает оттуда чипсу и сует себе в рот.
— Хочешь?
— Ага.
— Со вкусом креветок. Слямзил в папином баре. Он дает мне одну чипсу.
— Ты уже начал дрочить?
Я пожимаю плечами.
— Ну, ты и тормоз, — говорит он с набитым ртом. — Ну а сны тебе снятся? Так что потом вся постель мокрая?
— Я с одиннадцати лет не мочусь в постель.
— Не в этом смысле, придурок. — Он достает из кармана целую пригоршню чипсов и набивает полный рот. — Ты вообще знаешь, что такое спермач? — Он тычет мне кулаком между ног и говорит: — Такая белая штука, которая у тебя в яйцах. Которая льется наружу, когда дрочишь.
— Когда чего делаешь?
— Ты что, не знаешь, что это такое?
Очевидно, не знаю. Потому что качаю головой.
— Нет, ты точно придурок. С тобой бывало такое: моешься в ванне, и тут в ванную входит мать, и у тебя вдруг встает?
Я киваю.
— А потом ты дрочишь. Ну, чтобы не стояло. Неужели ты никогда не дрочил?
— Специально — нет.
Он ковыряет в носу, запустив палец в ноздрю до самых мозгов. Штука, которую он вынимает, похожа на драгоценный камень, но он вытирает ее о мой школьный пиджак.
— Ты идешь на вечеринку?
— На какую вечеринку?
— Ну, к Лайзе. Она что, тебя не приглашала?
— Нет.
— Ну, так скажи ей, пускай пригласит, — говорит Дубина.
Я краснею и отворачиваюсь.
— Ты что, боишься?
— Да нет, не боюсь.
— Ну, так скажи ей.
— Вечером по четвергам меня никуда не пускают, — честно признаюсь я. — У нас банный день. То есть вечер.
— Нет, ты точно придурок. — Дубина бьет меня кулаком в живот и убегает.
Смена кадра. Теперь на экране — урок географии. Мы с Плутом Дубиной сидим на предпоследней парте. Лайза сидит прямо за мной.
Учитель стучит по доске фломастером.
— Столица Египта. Кто-нибудь знает?
Я знаю ответ, разумеется, знаю. Но я молчу.
Смена кадра. Крупным планом — моя подмышка, где пятно пота растекается наподобие рисунка на географической карте.
Лайза подается вперед и тычет в Плута Дубину линейкой.
— Эй, — шепчет она. — Так чего, придешь ко мне на вечеринку?
Плут кивает.
— А кто еще будет?
Дубина пихает меня локтем под ребра.
— Вот он.
Я весь напрягаюсь в ожидании тычка линейкой, но тычка не случается.
Учитель подходит к нашей парте.
— Скотт, ты знаешь ответ? Столица Египта?
— Нет, сэр.
— А это что у тебя ?
— Ничего. — Но у меня что-то есть. И я прикрываю его рукой.
— Надеюсь, это так или иначе связано с географией.
Очевидно, что с географией это не связано, потому что я мну эту штуку и пытаюсь засунуть в карман. Дубина хватает ее, в смысле, штуку, поднимается на ноги и размахивает ею в воздухе.
— Я знаю, что это. — Он разглаживает листок. — Любовное письмо.
Учителя это нисколечко не веселит.
— Дай сюда, Дубина.
— Лайза, ты любовь моя…
— Дубина, сядь.
— …полюби и ты меня.
Класс бьется в истерике. Ребята шепчутся, пихают друг друга под ребра, обзывают меня придурком и умственно отсталым уродом, убогим с рождения, и никто, я уверен, не знает, что раньше так называли жертв талидомида, лекарства от токсикоза, которое, как оказалось, вызывало необратимые повреждения эмбриона.
Я вытираю соль со стекол очков.
— Это было давно.
— Сентиментальный дурак.
— Времена были тяжелые.
Джим подает мне бумажный платок.
— Не понимаю, как ты вообще мог дружить с этим Дубиной. Прыщи с горошину. Прическа — взрыв на макаронной фабрике.
— Интересно, а где он теперь? — говорю я, глядя в пространство. — Точно сидит, срок мотает.
— Произнесешь эту фразу еще раз, получишь копытом.
— Какую фразу?
— Мотает срок.
— А что в ней такого? Нормальная фраза.
— Для кого-то, может быть, и нормальная, — говорит Джим надменно. — А для меня как заноза в вымени.
— Ладно, скажу по-другому. — Я на секунду задумываюсь. — Интересно, а где теперь Плут Дубина? Наверняка загремел в тюрягу.
Джим открывает рот, явно хочет что-то сказать, зависает на пару секунд и трясет головой.
— Я забыл, что собирался сказать. — Он выходит во внутренний дворик, где сад, разворачивается и снова заходит в гостиную. — Да, точно. Дубина. Если в школе он был раздолбаем, это еще ничего не значит. Люди меняются, Спек.
— А теперь кто впадает в сентиментальность?
Он заливается краской, но не краснеет, а сильно желтеет. Я в первый раз вижу, чтобы жираф Джим смутился. Стало быть, у него тоже есть чувства, которые можно задеть. Надо будет над этим как следует поработать. Взгляд у животного мрачный.
— И все же нельзя так плохо думать о людях.
— Люди сами напрашиваются, — говорю я, изображая высокоморального гражданина. — Кстати, зачем ты мне это показал? Тебе что, нравится напоминать человеку о плохом?
— Я пытаюсь тебя образовывать. Чтобы ты понял, как все устроено в мире.
— Излишние хлопоты, — говорю я с умным видом. — Может быть, в юности я действительно был не совсем адекватным и робел перед девушками. Ноты посмотри на меня сейчас, посмотри на мою жену. — Кстати, о женах. Воздержанья, где ты, любимая? Я встаю с кресла и озираюсь по сторонам. Гм. — Хитрый ход, Джим.
— Какой еще ход?
— Закольцевать время.
— Э?
— Она полировала сервант еще до того, как мы поставили эту кассету. Первую часть мы уже посмотрели, а она до сих пор полирует сервант. Как ты это делаешь?
— Делаю — что?
— Да, она любит, чтобы в доме всегда был порядок, — говорю я с гордостью за жену. — Полировка серванта — дело, конечно же, важное. Но не настолько.
— Ты вообще о чем? Закольцевать время! Грешные мои копыта. Она предается сексуальным фантазиям.
— Она полирует сервант.
— Не полирует, а трет. Даже я бы сказал — растирает.
— Ладно, пусть будет «трет». Но при чем здесь секс, не понимаю.
— Очень даже при том. Все женщины так мастурбируют.
— Джим, женщины не мастурбируют.
— Твоя жена мастурбирует.
— Ей и без того есть чем занять руки.
— Ага, например, зашивать черные дыры на твоих космических носках. Мир изменился, Спек. Женщины хотят оргазма, причем здесь и сейчас. А потом — снова. Минуты через полторы.
— Это я знаю, Джим.
— Тогда чего ж ты такой членоголовый пользователь?
— Что значит членоголовый пользователь?
— Это значит, что ты пользуешься головой, когда надо использовать член.
— Но, Джим, секс — это грязно.
— А твоя жена так не считает, — говорит Джим, ковыряясь в носу копытом. — И если бы ты проявлял к ней побольше внимания, ты бы многое понял.
— Я проявляю внимание.
— Знаешь, по-моему, вам следует разойтись. В последнее время вы как-то отдалились. Каждый вроде как сам по себе.