Я едва успеваю закрыть за собой дверь, как открывается дверь гостиной, и оттуда выходит доктор Яблочко, вытирая руки, испачканные чем-то красным, о свой белый халат.
— Мои поздравления. Ваша жена только что родила замечательного малыша, крепенького и здоровенького жирафика.
— Жирафика?
Доктор Яблочко кивает и улыбается.
— Мальчик. Десять фунтов одиннадцать унций.
— Жирафик?
— Жирафик, да.
Комната вдруг превращается в корабль, попавший в сильную качку. Нетвердой походкой я добираюсь до борта и блюю в бурное море.
Жирафик. Крепенький и здоровенький.
Я вытираю рот кухонным полотенцем, отпиваю глоток воды и иду в гостиную.
Воздержанья сидит на высокотехнологичной родильной кровати. Ее ноги сдвинуты и накрыты одеялом. Она смотрит на меня, улыбается. Смотрит на малыша у себя на руках, улыбается.
Я подхожу ближе. Смотрю на ребенка, смотрю на жену.
Доктор Яблочко надевает пальто, берет свой докторский чемоданчик.
— Как вы его назовете?
Я смотрю на жену. Как мы его назовем?
— Джимми, — говорит Воздержанья. — Назовем его Джимми.
Новая жизнь на новом посту
Как солдат армии праздных (иначе — безработный) я не могу исполнять роль (иначе — выполнять обязанности) добытчика и кормильца жены и ребенка. Это меня удручает. И Воздержанью — тоже. Это приводит к семейным ссорам, как правило — из-за шоколадок. Обычно все происходит примерно так.
— Ты купил мне шоколадку? — спрашивает Воздержанья, когда я возвращаюсь домой после похода в киоск за газетой.
— Нет, — отвечаю я. — Только газету.
— Я просила купить шоколадку, — говорит Воздержанья, укладывая малютку Джимми в его высокотехнологичную супертранспортабельную колыбельку или же, наоборот, вынимая его из высокотехнологичной супертранспортабельной колыбельки. В данном случае она его вынимает и прижимает к себе.
— Мы не можем позволить себе шоколадку. — Присев на краешек высокотехнологичной родильной кровати, я раскрываю газету и начинаю просматривать объявления в разделе «Работа для вас: Требуется». — Либо газету, либо шоколадку. И я выбрал газету. Вот устроюсь на работу и куплю тебе сто шоколадок. Или одну, но большую, — говорю я жене. — Размером в сто маленьких шоколадок.
Воздержанья прижимает к себе малютку Джимми.
— Что там на этой неделе? Есть какие-нибудь вакансии?
— Нет. — Я показываю ей газету. Пустую страницу. — Я уже начинаю бояться, что никогда не найду работу. Ведь я ничего не умею, кроме научной фантастики — ничего.
— Подержи Джимми. Отвлекись.
— Не могу. Мне надо искать работу.
— Подержи Джимми. — Воздержанья сует его мне, и я с неохотой беру его на руки.
Я смотрю на малютку Джимми, а потом отворачиваюсь, потому что мне больно на это смотреть. Сказать по правде, меня удивляет категоричность жены, которая категорически утверждает, что у него нет никаких недостатков физического развития. У него ненормально длинная шея, как будто доктор Яблочко тянул его наружу за голову. Он весь в оранжевых пятнах. У него на ногах копыта. И на руках тоже копыта. И рук у него, в сущности, нет. А есть четыре ноги. С копытами. У него большой нос. А на макушке — смешные маленькие рожки. Языку него длиннее, чем язычок на клоунских ботинках. Он преспокойно облизывает себе уши. Кстати, сами уши тоже какие-то странные: заостренные, с кисточками из оранжевых волосков.
— Интересно, есть там что-нибудь интересное, — говорю я, имея в виду телевизор. — Может быть, по каналу повторного фильма покажут повтор «Космонавта в космосе»?
— А тебе будет какой-нибудь гонорар?
Я качаю головой.
— Все гонорары за повторный показ идут в Мемориальный фонд Гарри Дельца.
— Бедный Гарри. Так и не смог оправиться от удара.
Да, думаю я про себя. Бедный Гарри. Задумавшись, я прижимаю малютку Джимми к груди и нечаянно делаю ему больно, потому что он начинает плакать.
— Он плачет, — говорю я, констатируя очевидное.
— Так прижми его к себе, чтобы он успокоился.
— Так я и прижал, он поэтому и плачет.
— Спой ему песенку, — говорит Воздержанья. — А я пойду дверь открою.
— А-а-а, — пою я. — А-а-а, а-а-а.
Когда жена возвращается, малютка Джимми все еще плачет.
— А-а-а, — пою я. — А, привет, Джим.
— Привет, Скотт, — говорит Джим.
— Джим, садись, — говорит Воздержанья.
— Надеюсь, ты вытер копыта, Джим.
Джим смотрит на свои облепленные снегом копыта.
— Прошу прощения, — говорит. — Я забыл.
— Смотри, как ты наследил.
— Прошу прощения, я не нарочно.
— Скотт, это невежливо. Джим, садись, — говорит Воздержанья. — Скотт все вытрет. Да, Скотт?
— Если малютка Джимми прекратит плакать. Джим, подержи его. — Я отдаю Джиму малютку Джимми, прямо в руки, ну или в передние ноги, и иду на кухню за щеткой и совком. Потом возвращаюсь в гостиную и счищаю с ковра весь снег. Снег легко счистить, пока он еще снег. Не уберешь его сразу — он растает и превратится в воду.
Воздержанья смотрит на Джима и улыбается.
— Ты умеешь обращаться с детьми, Джим.
Джим молчит, улыбается. Он сидит на диване, баюкая малютку Джимми. Воздержанья тоже сидит на диване, с другого края. Я опять ухожу на кухню, протираю бумажными полотенцами совок и щетку, ставлю их на место, возвращаюсь в гостиную и сажусь на диван между женой и жирафом-призраком.
— Джим замечательно управляется с малюткой Джимми, — говорит мне Воздержанья. — Как только Джим взял его в руки, ну или в передние ноги, он прекратил плакать и заулыбался. Смотри.
Я смотрю на Джима. Он встает, отдает малютку Джимми Воздержанье и садится на место.
— Ты как, работу нашел?
— Нет, пока не нашел. Но меня пригласили на собеседование в трех местах.
Воздержанья вся подается вперед, одной рукой поправляет круглую коричневую подушку у себя за спиной (эта такая специальная подушка для молодых мам) и снова садится, откинувшись на подушку.
— Правда?
— Ага, — говорю я, соображая буквально с ходу. — В одном месте — на должность пилота. Во втором — полицейского. И в третьем месте… э… политика.
Воздержанья смотрит на меня как-то странно.
— Забавно, что все три работы начинаются с буквы «пэ».
— Да. Человеческий разум устроен забавно.
— Могу устроить тебя на работу, Скотт, — говорит Джим.
— На телевидении?
— В кино.
— В кино, — повторяю я, переваривая информацию. — Всегда мечтал работать в кино. Да. Джим, что ты там ешь?
— Шоколадку.
Воздержанья опять подается вперед, смотрит на меня, смотрит на Джима.
— Шоколадку?
— Обожаю шоколад, — говорит Джим, словно размышляя вслух. — У меня там в машине — сто шоколадок.
Воздержанья облизывается.
— Ты тоже купишь мне сто шоколадок, да, Скотт? Когда устроишься на работу.
— Да. Или одну, но большую, — говорю я, смеясь. — Размером в сто маленьких шоколадок.
Где-то с минуту мы все молчим. Никто не произносит ни слова. А потом, через минуту, Воздержанья говорит:
— Мне так хочется, чтобы у меня было сто шоколадок.
— Хочешь — возьми мои, — говорит Джим.
Воздержанья вновь подается вперед.
— Правда?
Джим пожимает плечами.
Воздержанья кладет малютку Джимми в высокотехнологичную супертранспортабельную колыбельку и идет следом за Джимом на улицу, к его машине. Первые десять-пятнадцать секунд я предаюсь релаксации на диване с газетой, после чего сую ноги в свои любимые тапки в виде инопланетных пришельцев, надеваю свою снегостойкую термокуртку и выбегаю во двор.
Джим отпирает багажник своего спортивного кабриолета цвета «синий электрик» электронным дистанционным ключом цвета «синий электрик», открывает багажник, и там, в багажнике, лежит сто шоколадок — аккуратными стопочками по десять штук.