Пантих, вернее, то, что пока ещё оставалось Пантихом, с обречённым рычанием метнулся из каменной ловушки. Упал на все четыре лапы, но оружие не выпустил. Он охотник, а не мальчик Пантих, охотники оружие не бросают, подобно тому, как Жирный Обжора не позволяет сбить себя с ног.
Снаружи было видно далеко и ясно. Отряд охотников давно скрылся за линией окоёма, но и там его можно было различить. А беззащитное селение лежало на самом виду, достигнуть его не трудно за один прыжок. А там — мягкие младенчики, сладкая девичья плоть! Пожрать можно всласть, и никто не сможет встать на пути Обжоры.
И всё же хозяйки, оставшиеся в домах и бегущие с озера, не собирались отдавать детей явившемуся хищнику. У ворот селения уже пылал высокий костёр, который разводили всякий раз, когда из лесу доносился хохот неведомого духа. Одни женщины тащили охапки хвороста, другие готовились к бою, сжимая в руках мужнины копья и рогатины. Когда охотник погибает, а такое случается порой, его оружие остаётся в семье, и в минуту бедствия в бой идут матери.
Тёмная тварь упёрлась всеми, ещё не оформившимися лапами или что там у неё было вместо лап. Она стремилась уйти от костра, но Пантих переборол нечеловеческую силу и всей массой рухнул в полыхающие угли. Задние лапы, напружиненный хребет готовы были отшвырнуть его в сторону, бежать, чтобы потом тёмная тварь могла многократно вернуться за вкусным человеческим мясом, но два кремнёвых клинка разом вонзились один в сердце, второй в печень, лишив нарождающегося Обжору возможности двигаться. Кремень, в который мастер вложил свою душу, не поддавался животной магии и бил беспощадно.
Костёр пылал. Затрещал волос, которым пророс бывший Пантих, боль ошпарила тело. Тёмная тварь металась и выла, ища спасения, но Пантих собрал, что оставалось в нём человеческого, и закричал, перекрывая вой:
— Не выпускайте его! Несите больше огня — Жирный Обжора должен умереть!