Примерно в это же время начались занятия музыкой. Папа решил, что нас с сестрой непременно надо выучить играть на инструментах, и в нашем доме появились скрипки. Не могу сказать, что я мечтала заниматься игрой на скрипке, гораздо более интересно было приобщаться к музыке, ходя с папой на его работу. Это происходило редко, все-таки маленьким детям не место на репетициях оркестра, но иногда, когда нас уж совсем некуда было деть, папа приводил нас в зал, где проходила репетиция. Шалили мы невероятно. Пока на сцене играла музыка, мы бегали по рядам концертного зала и хлопали сиденьями складных кресел. И пока скрипки, духовые и ударные инструменты звучали достаточно громко, они нивелировали шум, который мы создавали. Но стоило оркестру замолчать, дирижер сразу обращал внимание на бедлам в зрительном зале и грозно спрашивал, чьи это дети там не знают чем заняться. Папа нас успокаивал, как мог. И однажды, обессилев в неравной борьбе с шалящими дочерьми, отвел меня в одну из радиостудий. Она была похожа на библиотеку, на полках которой было множество квадратных бумажных коробочек, которые напоминали книжки. Там же стояли огромные студийные радиомагнитофоны. Папа коротко поговорил с хозяйкой этого «царства», указав ей на меня. Тетенька улыбнулась, кивнула, достала с полки коробочку, вынула из нее круглую бобину с пленкой, на которой были записаны сказки. Я как села на стул рядом с этим магнитофоном, как услышала первое «Здравствуй, дружок, хочешь, я расскажу тебе сказку?», так и застыла. И первый раз в жизни папа нашел меня ровно там, где посадил несколько часов назад. Мне открылся совершенно неведомый ранее волшебный мир. Голос рассказывал что-то, а я видела это, как наяву. Голос менялся, говорил за разных персонажей, и все они вставали перед моим внутренним взором как живые. Тогда я еще не знала, что обычная магнитофонная пленка определит всю мою дальнейшую жизнь.
Глава 3. Развод родителей
О том, что у мамы с папой в отношениях наметились большие проблемы, мы с сестрой узнали далеко не сразу. И уж тем более не догадывались, что эти проблемы связаны с алкоголем. Несколько раз папа крепко выпивал, но особых последствий мы не замечали, на спокойном течении нашей жизни это не отражалось. Хотя, как я сейчас понимаю, папино увлечение спиртным началось, может быть, еще до нашего рождения. И это было. Он музыкант, богема, да еще и творческое общежитие, в котором они с мамой поселились, шансов на трезвую жизнь практически не оставляло. Там было полно таких же, как он, тонко чувствующих творческих натур, – оглянуться не успеешь, как кто-то уже бежит за очередной бутылкой.
Однажды в Ростове его посадили на 15 суток. По истечении этого времени в нашу комнату вошел бритый наголо мужчина с каким-то чужим, колючим взглядом. Я прижалась к маме, а она улыбнулась и сказала: «Это же папа!» И объяснила ему: «Володя, Иришка просто не узнала тебя без волос!» Еще бы, у папы всегда были роскошные густые волосы, а тут его обрили наголо.
Постепенно спиртное становилось все большей проблемой. Помню, как я лежала в своей кровати и, уже проваливаясь в сон, слышала разговор мамы и папы на повышенных тонах. А среди ночи мама нас разбудила, и мы зачем-то вдруг пошли к соседке. Тогда для меня все это было веселым приключением, мы куда-то шли, оказались в незнакомой квартире, нас уложили на чужую кровать. И я, засыпая, слышала, как мама с соседкой обсуждают, что мы здесь из-за папы, который слишком громко разговаривал. Несколько раз после этого мама принималась ругаться на папу, который вознамеривался со мной поиграть. Дело в том, что приступ чадолюбия находил на него строго по ночам, когда я уже спала. И я, бесцеремонно разбуженная, чувствовала, как от него остро пахнет водкой. Мама пыталась отнять меня у папы, он сопротивлялся, и мне все это очень не нравилось. Уже будучи взрослой, я однажды уловила этот водочный запах, исходивший от кого-то из знакомых, и внезапно ощутила приступ паники. Видимо, еще с детских лет мое сознание зафиксировало прямую связь между двумя понятиями: «водка» и «опасность».
Постепенно стало понятно, что папа не очень хорошо справляется со своим алкоголизмом. В проявлении его бурных отцовских чувств ощущалось все больше агрессии. Нам пришлось еще раз уйти из дома ночью, это было уже в Кызыле и не казалось таким романтическим приключением, как в первый раз. Была зима, ночь, холод, кромешная темень, мы с мамой и сестрой бегом выскочили из квартиры и, уже оказавшись на улице, стали думать, что же нам теперь делать и куда идти. Отправились в школу, разбудили сторожа, он, выслушав мамин рассказ, пустил нас в класс. Мама сдвинула парты, постелила на них овчинный тулуп, взятый у дворника, накрыла нас своим пальто и кофтой, и мы улеглись спать прямо на столах. Это было странно. И непонятно. «Почему надо куда-то идти ночью в мороз? Почему нельзя остаться в своих кроватях?» – думала я, засыпая. И только наутро, когда мы вернулись в свою квартиру, поняла, зачем мама нас увела. Я увидела, что наш красивый ковер, на который родители долго копили и который был добыт с боями, ковер, который несколько лет уже висел на стене, украшая и согревая нашу квартиру – так вот, этот самый ковер изрублен на куски. Папа, видимо, руководствуясь принципом: «Будем разводиться – поделим строго пополам все, вплоть до рояля», пытался разрубить его на две части, но что-то у него не задалось, и он просто изрешетил ни в чем не повинный ковер топором в лапшу. Досталось и настенным часам, которые висели рядом. И вот тогда я поняла, что действительно происходит что-то не совсем правильное. Что-то опасное. Раз уже в ход пошли топоры – жди беды. Мама, видимо, поняла это еще раньше и, не дожидаясь более серьезных последствий, приняла решение разводиться с папой. Потом, уже слушая рассказы бабушки о том, как отец себя вел, я сделала вывод, что мама приняла правильное решение. Она не стала дожидаться, когда он начнет деградировать, у нее не было ни здоровья, ни времени, чтобы возиться с ним, надо было ставить на ноги двух дочерей. А когда я спустя много лет увидела отца вновь, сама лично убедилась, насколько мама тогда была права.