Но Осиков не был ни парикмахером, ни гинекологом, ни профессором. Он был кадровиком.
— Ну-с, как едем, дорогие товарищи? Как настроение? Какие возникают вопросы? — по-отечески ласково обратился он к обитателям купе, и ясные глаза за стеклами очков излучали добродушие.
С того самого момента, когда скорый поезд Москва — Варшава — Берлин отошел от перрона Белорусского вокзала, Алексей Митрофанович Осиков находился в состоянии нервного напряжения. Было у него такое чувство, словно предстоит ему преодолеть заминированное поле: того и жди, шарахнет — костей не соберешь.
И во всем виноват он сам. Надо было сразу отказаться от поездки в Польшу. Но начальство предложило, а он замялся, заколебался, вот и едет теперь в командировку, которая ничего не сулит, кроме беспокойств, волнений, а возможно, и неприятностей. Уже одно то обстоятельство, что отныне ему придется в своих анкетах на вопрос: «Был ли за границей?» — отвечать: «Был» — мало радовало Алексея Митрофановича.
Конечно, новые времена — новые песни. Жизнь идет, все меняется, и нельзя пользоваться только старыми, заскорузлыми формулами.
Но и анкета есть анкета! Следует сказать, что Алексея Митрофановича несколько уязвляло и огорчало то пренебрежительное отношение к анкетам, которое стало распространяться в последнее время. В «Крокодиле» над анкетами потешаются, фельетонисты зубоскалят. А зря!
Старый кадровик, кадровик не только по профессии, но и — что куда важней — по призванию, Осиков был искренне убежден, что анкета — как костяк в человеке. Только попробуй упраздни анкеты — и сразу начнется несусветная путаница и неразбериха, все пойдет прахом, рухнет, как в свое время рухнула Вавилонская башня.
Было время, когда над каждой анкетой Осиков склонялся, как прелюбодей над новым объектом своих вожделений. Самая сухая анкетная графа давала ему богатую пищу для рассуждений и умозаключений.
Вот, к примеру, эдакий легкомысленный, вроде по недосмотру или по небрежности допущенный пропуск в анкетной графе. Почему? Что кроется за этим сразу бросающимся в глаза пропуском или за видимостью ответа — прочерком? Какую тайну скрывают они? Может быть, именно за инфантильной черточкой, как за ширмой, притаилось самое главное в человеке?
Не скроет!
Особенно нравилось Осикову сличать анкеты, заполненные одним и тем же лицом в разные периоды его жизни. Ненадежна память человеческая. Сегодня человек написал, что уехал из родной деревни в 1929 году, а в довоенной анкетке его же рукой выписана другая дата: 1930 год.
Куда девался один год жизни анкетоответчика? Не он ли является самым важным для определения политического, морального и делового облика человека?
После войны в анкетах появился новый вопрос:
«Проживали ли вы или ваши родственники на территории, временно оккупированной немецкими захватчиками?»
Дельный вопросик! Сколько компрометирующих связей своевременно обнаружил Осиков с помощью новой графы!
Особенно часто любил вспоминать Алексей Митрофанович Осиков один поучительный случай из собственной практики на посту кадровика. Дело было еще в году сорок шестом, вскоре после окончания войны. Явился к нему в отдел кадров оформляться на работу демобилизованный майор, Герой Советского Союза. Сразу не понравился он Осикову: бойкий, развязный, громогласный. Привык, видно, там у себя на фронте командовать: «Вперед! Ура! За мной!»
Сам Осиков на войне не был. Получив в июле сорок первого года «броню», он перекочевал из Москвы вместе со своим учреждением в город Омск, находившийся на почтенном расстоянии от линии фронта. В Омске товарищ Осиков испытал все тяготы и трудности эвакуации. Но кто теперь это ценит! Только и слышно: «фронтовик!», «фронтовик!», «фронтовик!»
Может быть, потому и копошилось в нем тайное, как срамная болезнь, чувство враждебности к бывшим фронтовикам, словно они самим фактом своего существования укоряли его, заставляли испытывать угрызения совести. Хотя никто и никогда никаких претензий к Осикову за «броню» и Омск не предъявлял и он даже получил медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.», все же при виде фронтовика с неприязнью думал: «И уцелел, и наград нахватал!»
…И вот сидит перед ним майор-фронтовик, развалился, закурил без разрешения, а на груди Звезда блестит, даже глаза режет. Вроде как ухмыляется майор. А почему — и без слов ясно: ни в грош не ставит он ответственную и нервную работу кадровика, конечно, думает про себя: «Окопался, бумажная крыса, тыловик бронированный». Ну хорошо!