Вспомнив толстую Татьяну, я хлопнула четвертую и пятую. Поразмыслив, залила сверху шестую и заревела.
Подруга ушла, пошатываясь, и в совершенном счастии.
Ну и заведу мужика. Делов-то! Заведу мужика в дом и предамся с ним безыдейной похоти прямо на супружеском ложе, чтоб ему пусто было! Зажгу свечи, включу тихую музыку и обольстительными изгибами своего восхитительного тела доведу того самого мужика до полного исступления. И он, мыча от вожделенья, кинется срывать с меня одежды. И тут откроется дверь, на пороге возникнет бледный муж, прострет ко мне дрожащие руки и возопит: «О горе мне! Как я был слеп! Вернись ко мне, прости и все забудь!» — а я засмеюсь сатанинским смехом, повернусь к нему задом и сольюсь в экстазе с мужиком.
С экстазом, правда, получалось неважнецки. Многолетняя привычка сказывалась. Не выходило экстаза. То есть если экстаз — то муж, а если не муж — то не экстаз…
«Не хлопнуть ли седьмую?» — озабоченно подумала я. Так гладко получалось, и на тебе! Из-за какого-то дурацкого экстаза весь план рушится. Попробуем сызнова…
Сызнова не получилось, потому что пришел Петька. Он был, скорее, приятель мужа, и был он чиновник — инспектор чего-то в богоспасаемом ведомстве. В том ведомстве кроме него паслось еще два-три ветхих пенсионера; остальные были дамы. Многолетняя жизнь в женском коллективе нанесла глубокую травму Петькиной душе: он был уверен, что все женщины хотят его, трудягу. И он, как честный человек, эти желания удовлетворял. Ему приходилось нелегко: трудовой коллектив был нестабилен (зарплата маленькая), женщины приходили и уходили, а он оставался, один на всех.
— Бабы, знаешь, как с цепи сорвались, — пожаловался он после того, как мы хлопнули по первой. — Все хотят спать со мной!
— Не горюй, Петя, — я аккуратно сняла влажную его ладонь со своего колена. — Есть одна, которая не хочет.
— Хороший ты человек, — просветил он меня, вдавив могучее плечо в мою голову. — Муж вот только у тебя…
О Господи! Нашел время про мужа сплетничать. Мне мужика заводить надо, семью спасать, с экстазом что-то надо решать, а приходится черт-те что выслушивать!
Я аккуратно высвободилась.
— Нормальный у меня муж, — вяло отмахнулась. — Кофей будешь?
— Потом… После. Потанцуем? — он взял меня за руку и потянул к себе.
Всю жизнь мечтала. Вот удовольствие: топтаться под музыку, идиотски улыбаться, говорить не о чем, скука смертная!
Я аккуратно высвободилась.
— Петь, — честно объяснила ему, — мне некогда. Дело у меня. Проблема. Болею опять же. Кофе будешь, короче?
— Давай лучше коньячку…
И мы хлопнули по рюмашке.
Я задумалась. Татьяна — корова, и это известно всем. На такую бабу нас променял! Надо мстить. Мужика-то я заведу, но вот что с ним делать после завода? Вот вопрос, так вопрос…
… Мне стало как-то неуютно: Петька смотрел на меня не мигая. Платье я себе испачкала, что ЛИ?
— Аня, — сказал он, — хочешь, я тебе свои стихи почитаю?
Час от часу не легче! До утра он сидеть собрался?
— Ты пишешь стихи? — вежливо восхитилась я. — Потрясающе!
Петька хлопнул рюмашку и взвыл:
И умолк.
— Здорово, — фальшиво сказала я. А что еще можно о таких стишках сказать?
Петька молчал.
Да и не стишки это вовсе, бред собачий. Ничего себе рифмочка — «небеса — глаза», а? С похмелья он эти стишата лепил, что ли?
Петька молчал, смотрел и не мигал.
Батюшки-матушки, осенило меня. Совсем я, братцы-сестрицы, ополоумела! Он же меня обольщает, самым натуральным образом обольщает. Вот, помяни черта: не успела решить завести мужика, как он и завелся. И всерьез, кажется, завелся, как бы кидаться не начал, как бы у него до экстаза дело не дошло.
Я предвкусила потные Петькины объятия, содрогнулась и загоревала. Наверное, я все-таки ненастоящая новая русская. Прочитайте любую книжку, посмотрите любой фильм: чуть что, новые русские неистово обнажаются и, судорожно сотрясаясь, рыча и стеная, приникают к чреслам. При первой возможности, уверяю вас.
С ужасом представив Петьку, приникшего к чреслам, я на всякий случай обхватила их покрепче руками и твердо перевела разговор в интеллектуальное литературное русло. Для Петькиной сублимации и собственной безопасности.