И тут деньги опять кончились. Я изумилась и впала в нищету.
Свора голодных подростков, оккупировавших кухню, корыстно обрадовалась моему приходу и загляделась на сумки у меня в руках.
— Ешьте, ребята! — я щедро выкинула на стол всю снедь разом.
Лучше бы деньги не тратила. Через десять минут, отвернувшись от разгромленного стола, они разочарованно уставились на мои пустые руки.
— Сгиньте с глаз моих, пожалуйста, — попросила я. — Больше ничего нету. Пойду по сусекам поскребу.
Что там было, в моих сусеках? Средней заношенности тряпки, которые не взял бы ни один приличный секонд-хэнд. Я с сомнением перебрала свою одежку. Может, неприличный возьмет?
М-да, подумала я, вот гад! Уже месяц не разговаривает, и ни копеечки. Ладно, я ему морщиниста, бесхозяйственна и нехороша, но детей-то за что? Они, скучное дело, есть хотят независимо от родительских распрей и, что удивительно, хотят есть каждый день и неоднократно.
Все-таки не был он таким раньше. Не так еще ругались, но в пределах светлого дня. К середине ночи всегда мирились, железно. Я вспомнила бурные примирения и, кажется, загрустила.
Может, случилось что?
Пришла подруга № 1, участливая и завистливая:
— Тебе надо подать на алименты, — твердо определила она, — он уже третью бабу меняет.
— Четвертую. Первой была я, — самолюбиво ответила подружке, чтобы не поступаться приоритетом.
— Тем более. Чего ради ты ему деньги даришь? Трое детей! Тебе не вытянуть.
Черта с два не вытянуть! Не буду я у него деньги просить — не стану дальнейших баб бездолить!..
(Смешные и милые давние воспоминания: он в моем подъезде с охапкой кувшинок; он, показывающий мне родительскую дачу так, как будто нам действительно интересно, где растут яблони, а где — клубника; он, наутро приготовивший мне завтрак и уронивший яичницу прямо в постель; он, деревянным голосом объявляющий родителям: «Папа и мама, вот моя…»; он, висящий на водосточной трубе у окна пятого этажа роддома: «Сын!..»; он, пляшущий на снегу: «Я же говорил, что девка родится!» Он, ласково утешивший: «Ну, раз уж аборт поздно — рожай, что уж сделаешь. Где двое — там и трое». И страшный сон, приснившийся мне полгода назад: длинный низкий шепот, извивающийся по постели: «Любовь прошла-а-а…»)
«Об этом я подумаю завтра», — сказала Скарлетт О’Хара. Ветром меня не унесет — некуда, на содержание нас никто не возьмет, а на мою зарплату мы не проживем.
Позвонила верная и состоятельная подруга № 2:
— Ну, как твой козел?
— Он не мой и не козел, — обиделась я за коммунального соседа, — у него возрастные явления. Переходный возраст.
— Ну-ну, давай защищай! Он тебе деньги-то дает?
— Раз не дает, значит, нет у него.
— Ну-ну. А тебе в твоей богадельне-то платят?
— Платят. Шестьсот. И детские сто тридцать.
— Ну, давай ложись и с голоду помирай. Значит, так: послезавтра к десяти приедешь в Апрашку, под аркой я тебя встречу, возьмешь носки и колготки на реализацию. Понятно?
— Никогда. Я торговать не буду никогда, — испугалась я, — а вдруг кто-нибудь увидит?
— Увидят, — дружески пообещала верная и состоятельная, — а не увидят, так ты ноги протянешь, идиотка!
Так я стала новой русской.
Забили стрелку
Рэкетиров было двое: один вежливый, но очень длинный (я ему — по ухо), а другой с фонарем под глазом, но совсем маленький (он мне — до плеча). Нормальные такие, обыкновенные рэкетиры. Как в кино показывают: куртки, затылки и пальцы веером.
— …Вы же умная женщина, — говорил очень длинный, представившийся, конечно, Малышом, — не мы, так другие. Крыши-то у вас нет?
— Ой нет, извините, пожалуйста, — я на всякий случай смутилась.
— Да что ж извиняться-то? Оборот ваш мы знаем, трудности у вас, понятно, как у всех, но лишняя головная боль-то вам зачем? Так что лимон в месяц. На первое время. Если будут проблемы — звоните.
Крыша, как я поняла, у меня появилась. Но тут же и поехала. Кажется, через месяц я вывалюсь из ненавистной рыночной нереальности в любимую академическую действительность, где шестьсот + детские. Не хочу: за полгода дети привыкли есть. И я тоже.
— За детишками вашими присмотрим. Мало ли что может случиться? — внесла полную ясность маленькая сволочь с фонарем.
Та-ак. За что боролись? Вот на это самое и напоролись. Отреагировала я молниеносно: