Поэтому я купила здоровенную бухту бечевки, отменила своим барышням все развлечения, пообещала пару недель не придираться к текущей успеваемости, вручила им по вязальному крючку, и видели бы вы, какого убийственного шарма коврики и портьеры они соорудили посредством столбика с накидом! Девчушки вошли в азарт (наследственное, надо полагать), распатронили старую мужнину куртку, налепили на свои изделия аппликации и хором заявили, что больше учиться не будут, хватит у меня на шее сидеть, что отныне они меня берут на полное содержание и зарабатывают деньги производством и реализацией веревочных ковров с кожаными вставками.
Я умилилась, смахнула благодарную родительскую слезу, велела девицам учить уроки и отправляться спать, погрузила коврики в сумку и отправилась на место боевых действий — уж очень хотелось посмотреть, как все будет выглядеть в полном дизайне и веревочном обрамлении.
Должна признаться, что это я, конечно, погорячилась. Сумка получилась неподъемной, но азарт гнал меня вперед, и в половине одиннадцатого вечера, когда я подняла свой груз со ступеньки эскалатора, в спине моей произошла очередная катастрофа. На этот раз я могла только идти, не отклоняясь ни на сантиметр от вертикали и даже не имея возможности сменить руку. Радикулит строго пресекал мои вялые попытки обрести свободу.
Я шла, привычно кляня себя за легкомыслие, воспринимая каждую неровность асфальта как личное оскорбление и с надеждой всматриваясь в здание центра, замаячившее на горизонте. Там были таблетки, там был телефон.
Вдруг идти мне стало некуда: я ползла в кольце несовершеннолетних фигур, и на меня смотрели два ножа.
— Ну ты, — сказала главная фигура, — сумку и деньги!
В минуты опасности я иногда соображаю хорошо и быстро. Я поняла: останавливаться мне нельзя. Если я остановлюсь, меня потом трактор «Кировец» с места не сдвинет.
— В кармане кошелек, ребятки, — я оттопырила свободную руку, освобождая путь к карману и продолжая ползти прямо на нож. — Только там две тысячи и жетон. А сумку берите, в ней как раз ваши вещи.
Хулиганы переглянулись.
— Какие наши вещи?
— Коврики ваши, чтоб их разорвало, — ответила я, вплотную приблизившись к ножу. — Убери нож, будь другом. Видишь, мне не остановиться.
Хулиган неуверенно опустил нож.
— А почему?
— Ковры зовут в неведомую даль, — с чувством выразилась я и спросила: — Ну что, долго мне ждать? Сумку-то берете или нет? Я что, так и должна ваши ковры таскать? — и выползла за пределы разбойного кольца.
Народ, фланирующий по вечернему Питеру, сгинул куда-то; вокруг нас с хулиганами распростерлась мертвая зона. Юные грабители посовещались у меня за спиной.
— А почему это ваши ковры — наши? — догнал меня делегат, выбранный для переговоров.
— Ты их сначала потаскай с радикулитом в спине, а потом спрашивай, — ответила я и, не выдержав, обрушила сумку на землю. — У-уй!.. Видишь здание? Там для вас центр оборудуют, а в сумке — ковровые дорожки, вам под ноги стелить будем.
— Кончайте заливать, — неуверенно ответил делегат.
— Пошли посмотрим, — предложила я. — Вы мне сумку дотаскиваете, а я вам центр показываю. Идет?
Делегат неуверенно посмотрел на главного.
— А что, пацаны? Пошли приколемся! — независимо решил он.
— Я два раза предлагать не буду, — предупредила я и поползла, бросив сумку на произвол судьбы.
Преследователи настигли меня уже у дверей центра и опустили сумку у моих ног.
— Влезь, пожалуйста, в карман. Там у меня ключи в кошельке, — попросила я главного хулигана. — Если не трудно, открой дверь, а ключи и кошелек на место положи.
— А чё тут трудного-то? — покровительственно усмехнулся он, сосредоточился и богатырским движением руки отпер дверь.
— Заходите, ребята, смотрите. Сумку можете распотрошить, если интересно, — я добралась до стола, открыла ящик и проглотила сразу две таблетки. — Вот. Это — ваш центр, а вы — мои спасители. Просите, чего захотите.
Хулиганы притихли. Они стояли на пороге, разглядывая сияющие чертоги, потом опять о чем-то посовещались, всей толпой разулись и разбрелись по комнатам. Я сидела, прислушиваясь к уходящей боли.