Мужчина говорит что-то на незнакомом Каю языке и дети счастливо смеются, а женщина, их мать, машет на мужчину руками и отрицательно качает головой. Мужчина улыбается в ответ и решительно кивает. Девочка стремительно тянется рукой к лицу матери, миг – и на её носу такое же пятно от муки, как и на курносом носу самой девочки. Мальчик хохочет и хлопает в ладоши. Отец фотографирует свою перепачканную в муке семью.
Кай смотрит на них, завороженный. Эта семья – такая обычная – ему кажется самым невероятным зрелищем на свете. У Кая никогда не было такой семьи, и никогда не будет. Он никогда не узнает своего отца. Его слепая мать никогда не проведет день вот так с ним и Зорой. Он – не настоящий человек. Все они – не настоящие люди. Их жизни им не принадлежат.
Кай смотрит на застывшее изображение в реке и слышит нарастающий, издевательский хохот, звук, который не способно издавать человеческое существо. Этот хохот проникает холодом в его тело, пронзает ледяными шипами его внутренности, оседает инеем на его сердце. Свет меркнет перед его глазами.
Он смотрит на смеющегося маленького мальчика – и вдруг видит созвездие красных точек-укусов от уколов иглой на внутреннем сгибе локтя.
Свет тускнеет еще больше, затемняет чужую кухню, чужую семью, а нечеловеческий хохот становится громче, причиняет боль.
Кай смотрит на улыбающегося мужчину с фотоаппаратом и сероглазую женщину в зацелованном мукой фартуке – и видит черную ленту, жадной змеей обвившую фоторамку, видит сеть из трещин на стекле, как круги на воде, как морщины на смятом лице старухи, и под этими трещинами-морщинами больше не видны лица людей на фотографии.
Тьма поглощает подсмотренную им картину, застывший в вечности кадр из жизни незнакомых людей, которых он никогда не знал, но которым так сильно, так отчаянно завидовал – их человечности, их недолговечности, их свободе.
Потому что сам он – пленник. Пленник своего предназначения, своего долга и своего будущего. Чудовищный хохот достигает оглушающей мощности в его голове и Кай отчаянно жмурится, закрывает уши руками, пытаясь его заглушить, но это не помогает. Его голова сейчас просто разорвется, лопнет от этого внушающего ужас звука.
А потом происходит нечто странное. Его ноздрей касается новый, незнакомый запах. Каю никогда прежде не доводилось его слышать. Он пряный и сладкий, от него приятно щекочет в носу, а рот наполняется слюной. И в тот самый миг, когда Кай впервые глубоко вдыхает этот запах – ужасающий хохот обрывается на высокой, звенящей ноте. Будто кто-то обрубил его огромным, звуконепроницаемым ножом, как слишком шумный кусок подтаявшего масла. Кай настороженно прислушивается к тишине, каждую секунду ожидая нового взрыва этого хохота, еще более оглушительного, чем прежде. Но тишина никуда не девается, она длится и гудит в своем благословенном безмолвии.
И тогда Кай осторожно раскрывает глаза, медленно отводит руки от ушей.
Он больше не один. Рядом с ним на берегу сидит девочка из той нереальной, призрачной семьи. Он видит её короткие волосы, по которым медными бликами гуляет солнце. На её носу все так же виднеется белый след от муки. Она не смотрит на Кая, её взгляд устремлен на руки, тоже перепачканные в муке. Девочка вертит в пальцах румяное печенье в форме слона – именно его запах Кай услышал еще до того, как открыл глаза. Он вдруг понимает, что все-таки знает этот запах, что он был уже в его жизни (или еще только будет?) и что он… имеет значение.
Когда Кай снова поднимает глаза на лицо девочки, она смотрит на него, в упор, внимательно. На её щеках – светлые веснушки. Прозрачные серые глаза глядят серьезно и сочувственно. Кай приоткрывает рот, но не знает, что ей сказать. Не знает, кто она такая и откуда взялась здесь, но вдруг ясно понимает, что она, эта девочка, как и запах печенья в её руках, тоже имеет значение.
Она молча смотрит на него, и под её изучающим взглядом Кай произносит первое, что приходит ему в голову:
- Стало тихо.
Девочка продолжает глядеть в ответ, серьезно, внимательно, затем один раз медленно кивает.
- Я его выключила, потому что он делал больно.
Она тоже слышала его? Но как? И кто она такая? Откуда он знает её? Потому что он её знает, Кай понимает это, но чувство очень странное: как будто девочку знает он, но в тоже время кто-то другой; как будто он знает её, но в то же время кого-то другого.
- Сегодня день моего обращения. – говорит Кай.
Слова не имеют смысла, но он все равно произносит их. Потому что это его самый большой страх. Потому что это – неотвратимость. И поэтому Кай добавляет:
- Сегодня я всё потеряю. Всё. И всех.
- Да. – просто соглашается девочка, обыденным скучающим тоном, будто соглашалась с тем, что солнце садится каждый вечер. – Но иногда, потеряв одно, вдруг находишь другое. Вот так.
И она вкладывает в его вспотевшую ладонь ароматное печенье. Её теплые пальцы задержались на его руках и Кай перевел на них взгляд. Вдруг увидел появившийся откуда-то пластырь на указательном пальце, морщинку между средним и безымянным, коротко стриженые ногти, покрытые облупившимся черным лаком. Он уже видел это. А печенье было теплым в его ладони и от него исходил пряный, желто-оранжевый запах дома – дома, в который он только что получил приглашение.
…Когда вернулась привычная уже темнота, перед глазами Кая все еще сияли образы реки, печенья и девочки. И после этого он сидит несколько секунд (минут? Или, может, часов?), не шевелясь, не ощущая собственного тела. В его голове снова тихо. Демон молчит, насильно введенный в кому, и лишь его далекое, колючее дыхание касается разума Кая легчайшим холодком.
Ладони начинает покалывать, как будто кровообращение в них было нарушено, а теперь снова заработало. Когда ощущение своих рук возвращается, Кай понимает, что сжимает пальцами чьи-то ладони. Проходит несколько секунд, прежде чем он осознает, что это руки его нового Источника. Не думая, Кай медленно, изучающе перебирает её пальцы своими. Руки Леды маленькие, с мягкими ладонями; шероховатость её пальцев – неизбежная дань её профессии – составляет контраст с плюшевой мягкостью ладоней. Фаланги на её пальцах слегка выступают, и там отчетливо прощупываются тонкие кости. Кай неторопливо, бездумно переплетает её пальцы со своими. Он помнит короткие ногти с полустертым черным лаком. Не хочется выпускать её пальцы из рук. Но она и не отбирает их, возвращает его пожатие, обнимает пальцами его ладонь. Пахнущий пряностями желто-оранжевый пульс ровно и мягко стучит в его пальцы сквозь её кожу, будто хочет просочиться в его руки.
У них получилось. Это не было привычной медитаций – по сути, это вообще не было медитацией. У Кая не было названия для того, что сейчас произошло. Но это сработало. Демон уснул, и Кай лениво плыл в пушистом, сонном облаке покоя и тишины. И сейчас, в этом полубессознательном, но в то же время кристально ясном сознании, Кай понял, что узнал эту женщину так глубоко, так полно, как не знал до нее ни одну другую. Это взаимное проникновение в одночасье перевело их на такую ступень глубочайшей интимности, какой невозможно достичь одним лишь физическим контактом. Просто на одну бесконечную секунду и на одну короткую вечность он стал Ледой, а она стала Каем. Они смели барьеры и заглянули друг в друга бесцеремонно, бестактно, стали друг для друга свидетелями гулкой темноты, пережевывающей их отравленные воспоминания – и под взглядом чужих глаз темнота эта съежилась, ссохлась и потеряла часть своей черноты.