И тогда пришел гнев. Пришла ненависть. Пришло презрение к этому слабому жалкому существу с изломанной судьбой, обагрившему руки в крови последнего родного человека. К этому ничтожному запутавшемуся в омуте своей жизни червяку, носящему имя Лидия Кардис. А следом пришло понимание. И, наконец-то, впервые – сочувствие. Жалость, которой она так давно лишала саму себя.
Но теперь она видела. Для нее есть выход. Есть освобождение, которое она может подарить себе сама. Достаточно лишь одного движения руки – и все закончится. Куда она попадет после этого, не имело значения. Что имело значение – лицо напротив. Её лицо. Самым опасным её врагом был не катахари. Вовсе нет. Самым опасным своим врагом была она сама. Её ненависть. Её вина. Её воспоминания. Но она могла закончить это. Она могла даровать себе прощение, затаившееся на кончике потускневшего лезвия.
Рука Леды, сжимающая сай, медленно поднялась вверх, будто во сне. Катахари отлепился от нее и что-то похожее на тревогу исказило копию её лица. Но в этот миг Леда забыла о катахари. Она видела только свое лицо, с черными провалами глаз, и это был именно тот образ, который она ощущала у себя внутри. Не было Леды и её двойника, была лишь её душа, уставшая и измученная, глядящая на нее из этих черных омутов – и молящая о прощении. Об избавлении.
Все три лезвия вонзились в плоть. В то же самое место, куда нанесли они смертельную рану Рему. Её лицо напротив стало удивленным, затем испуганным. Леда не чувствовала боли. К ней пришел покой. Кровь, на удивление холодная, текла по её рукам, все быстрее и все больше – и это значило, что скоро все закончится. Все закончится.
Живая тьма окутала все вокруг и все в ней звенело и стонало от жуткого нечеловеческого вопля, затихающего и снова набирающего высоту. Леда не понимала, кто кричит, не ощущала своего тела, не помнила себя. Казалось, она растворилась в этом вопле, жила в каждом его отголоске и умирала в каждой его ноте.
А затем произошел взрыв. Но нет, это был не взрыв, просто Леде не с чем было сравнить это. Как будто вселенная родилась и умерла в один миг, а вместе с ней родилась и умерла сама Леда.
И затем – резко, неожиданно – все стихло. Леда плыла в тумане, бестелесная и невесомая. Она не знала, открыты её глаза или нет, не знала даже, есть ли у нее глаза. Не знала, во что она превратилась теперь. Осталась ли человеком, или стала призраком, а, может, далеким воспоминанием?
Это было неважно. Ей это не было интересно. Туман проникал в нее и она сама становилась туманом. Мысли ушли, чувства – тоже. Она могла бы провести так целую вечность.
Туман вдруг всколыхнулся, потревоженный новым звуком. Голосом. И звуком её имени. Кто-то звал её, кто-то очень важный. Кто-то, кого она потеряла, но он почему-то все еще был здесь, а она… она уходила. Леда хотела протянуть руку, назад, навстречу этому самому важному голосу, такому испуганному, нуждающемуся в ней сейчас так же, как и многие годы назад – и не могла. Он позвал её в последний раз.
А потом все действительно закончилось.
***
Мама пела её любимую колыбельную.
Слова знакомой детской песни текли по воздуху, вплетались тонким кружевом в тишину. Леда помнила каждое слово. Ей хотелось подхватить песню, соединить свой голос с голосом матери, но она не смогла. Губы, если они еще оставались у нее, не были ей подвластны.
Но и голос матери вдруг изменился, стал более хриплым, более низким. И вот это уже мужской голос, но такой же знакомый, такой же близкий, выводящий слова песни тихо и осторожно, будто они могли разбиться, если произнести их слишком громко.
Тяжесть мира постепенно возвращалась в её тело. Леда попробовала приоткрыть глаза, но веки были словно сшиты друг с другом, и она быстро оставила эти попытки. Вместо этого сосредоточилась на своих ощущениях. Она чувствовала, как пульсирует кровь у нее под кожей, чувствовала удары своего сердца, мерное вздымание груди при вдохах и выдохах. Она жива. После всего, что случилось – все еще жива.
После всего, что случилось.
Память обрушилась на нее оглушающей лавиной. Кровь, сердце, дыхание – все остановилось в один миг. Рем. Она вспомнила. Рем… Тело отреагировало короткой судорогой на охвативший её невыносимый ужас и одновременно с этим прекратилось пение.
Она была не одна. Кто-то взял её за руку. Сухие пальцы с такими же выступающими косточками на фалангах, как и у нее. Сердце вновь заработало, разогналось до такой скорости, что в ушах оглушительно зашумело. С огромным усилием Леда приподняла большой палец навстречу этому прикосновению, тронула знакомую руку, ощутила тонкий гладкий шрамик на костяшке указательного пальца.
Возможно ли это? Не сон?
Влага собралась в уголках её закрытых глаз и пролилась на щеки, когда она, превозмогая мучительные боль и резь, разлепила веки. Вначале она не увидела ничего, кроме ослепляюще яркого света, а потом на фоне этого свечения стало проступать лицо.
Встревоженное, немного испуганное, настороженное и живое, такое упоительно живое лицо её брата. Тихий неверящий стон пролился полувздохом из её груди, с которой будто бы спал сдавливающий её обруч.
- Тшш, все хорошо. – сказал ей Рем, осторожно пожимая её руку. – Как же ты меня напугала, сеструха. Как ты се…
Она не дала ему договорить. Собрала все силы своего организма для этого движения, приподнялась и крепко обняла его за шею, тут же обессиленно повиснув на нем, но не разнимая, ни за что не разнимая сцепленных вокруг него рук. Ощущение его тепла, и ударов сердца, и дыхания, было таким прекрасным, что от этого было почти больно.
Рем гладил её по спине, поддерживая вес её обмякшего тела, а Леда все никак не могла остановить поток бесконтрольных слез и сдавленных всхлипов, от которых судорожно вздрагивали её плечи. Она боялась отпускать его, боялась, что как только отстранится – брат исчезнет, как сон, как мучительное воспоминание. Но он никуда не девался, все так же был рядом, живой, невредимый. Леда не понимала, как такое возможно – и ей было чертовски глубоко плевать на то, что она этого не понимала.
Прошло несколько минут прежде, чем Леда нашла в себе силы отстраниться от Рема и вглядеться в его лицо. Его щеки и подбородок покрывали синяки и царапины, но не было даже намека на смертельную бледность. Леда почти с суеверным страхом прикоснулась пальцами к темной футболке, к тому месту на его груди, где перед её застывшим от ужаса мысленным взглядом все еще зияли кровавые раны.
Ран не было. А в лице Рема читались лишь тревога и забота. Как он мог смотреть на нее с такой любовью после того, что она сделала?
- Как ты… - она прокашлялась и решила изменить вопрос. – Рем, что последнее ты помнишь?
На лице брата отразилось удивление.
- Вообще-то, этот вопрос должен был задать тебе я. – он тихо хмыкнул, тряхнул головой. – Тебе придется быть конкретнее, сестренка, потому что вместо мозгов у меня сейчас манная каша.
Леда с тихим вздохом опустилась назад, убирая руку с груди Рема и тут же накрывая пальцами его ладонь. Пару секунд прислушивалась к пульсу, решительно стучавшему в её пальцы через его кожу. Затем произнесла:
- Мы убегали. Но земля начала проваливаться у нас под ногами, преградила дорогу пропастью. Верно? – он кивнул, закусил губу. – Так вот… Когда мы остановились у этой пропасти. Что ты помнишь после этого? И… - Леда растерянно огляделась по сторонам, впервые охватывая взглядом и осознанно воспринимая окружающую обстановку. Она лежала на каком-то подобии кровати, в шатре, заставленном бочками, ящиками и разномастным оружием. Леда точно знала, что уже бывала здесь, но как они могли тут очутиться? Поэтому она на ходу изменила вопрос: - Рем, где мы?
Брат уже открыл рот, собираясь ответить, но его опередил женский голос, донесшийся от входа в шатер.
- Вы в мире голодных духов. Во временном лагере стражей.
Леда вытянула голову, чтобы заглянуть за плечо Рема. У входа в шатер стояла Кира, одетая в простые черные штаны и рубашку. Её тронутые сединой волосы были собраны в аккуратный пучок на затылке, лицо уставшее, но спокойное. Леда растерянно смотрела на нее.