Женщина порадовалась, что у мальчишки, коим так и остался в её сознании тот самый Аран, все получалось как надо.
Что потерявшийся птенец вырос и встал на крыло.
Нашёл себя.
Не для того ли стоило жить — помогать заблудшим людям с чистыми душами и стеречь свою святыню от тех, чью душу спасать было уже слишком поздно.
Интересно, а Радмир нашёл сестру?
О похождениях некой провидицы по западным землям вести долетели даже до Диких Степей и местных племён, вместе с ушлым торговцами, привозившими помимо своих порою очень даже диковинных товаров кое-что поинтереснее — сплетни.
Может, и нашёл.
Хорошо бы…
Сами Кабур Не’та Тал никак не поменялись за минувший десяток лет, хоть он и оставил отпечаток на каждом из них — нельзя было иначе.
Пусть наглые и воинственные, лишённые всякой жалости и чести захватчики с Востока пытались поставить на колени Стражей Чёрных Гор, но тут уж Айва не бросила свою, надо полагать, подругу, послав своих крылатых воинов помочь народу Айши устоять.
И они отстояли свои земли, свои традиции.
И свои жизни.
Кочевники с востока благоразумно отступили и отправились покорять другие народы, обходя по широкой дуге и Чёрные Горы, за которые столь яростно бились Кабур Не’та Тал, и сам этот народ, понимая, что те полягут, но чужакам свою святыню не отдадут.
Правильно понимают.
Как жаль, что с каждым днём становилось всё тревожнее.
Словно в преддверии грозы.
***
Айва обеспокоенно подняла голову, вглядываясь в горизонт.
Что-то надвигалось.
Наученная годами бытия Королевой тому, что случайностей не бывало в принципе, что были только закономерности, она старалась быть внимательной ко всему, запоминая все мелочи и незначительные с виду события.
И вот теперь она знала — это ощущение кипящей под кожей силы не было нормой.
Эта эйфория от осознания собственного могущества по сравнению с остальными, по сравнению с Неодарёнными, совершенно точно не была нормальной.
И это было страшно.
— Спаси нас, Птенчик. Кроме тебя — некому…
***
Инга, расчёсывая свои волосы, каждый раз теперь поджимала губы — у неё появились первые седые пряди, которые, белоснежные и жесткие, даже в её светлой косе были заметны.
И не возраст брал своё.
Горе.
Именно горе так сломило стойкую и сильную женщину, заставив её стать ранимой и словно беззащитной.
Но слабостей своих она больше не показывала.
С самого дня смерти своего отца, когда её супруг специально заставил её вместе с сыном отправиться на родину Инги и смотреть на то, как он хладнокровно убивал Вульфа на глазах у всего его племени, перед всей его семьей.
Инга не плакала тогда.
Нет, она стояла спокойно, прямая и гордая, только сильнее сжимала плёчо своего сына, шепча ему подождать.
Совсем немного.
Уже потом, в своей каюте, по пути назад, на трижды проклятый ею Олух, она плакала, расчесывая сыну его белобрысые, от неё и её семьи ему доставшиеся, непослушные вихры.
Натерпелась.
Налакалась.
И она нанесёт своему мучителю самый страшный удар.
Отомстит за причиненную боль.
Женщина смеялась, всем своим естеством чувствуя близость освобождения своего от бремени бытия женой Стоика, в равной степени ненавистного и обожаемого на Варварском Архипелаге.
Скоро всё закончится.
Это говорили ей все её чувства.
Это говорил ей и Викар.
Своему сыну Инга верила — она давно заметила, что дети её обладали неведомой силой, невероятными, какими-то колдовскими способностями.
Дар Богов или их проклятье?
А какая разница?
Для неё дети, её дети, оставались всем.
И она пойдёт на них на всё.
До конца.
***
— Вот оно как…
Глаза Астрид были распахнуты так, что по привычке Аран стал считывать ее поверхностные мысли, все возникавшие в ее светлой голове образы и ассоциации.
А их было много.
Конечно, кто бы мог подумать, что спустя столько лет, она его все равно узнает.
Совесть мучила?
Или его окровавленное, ещё совсем юное, но по-взрослому заострившееся, исхудавшее лицо с разбитыми губами, опухшими от пролитых слез, но уже сухими глазами, как-то неестественное бледное, почти серое, ей снилось в кошмарах?
Так она сама виновата.
Кто бы мог подумать, что из всех людей этого проклятого Варварского Архипелага потерпит крушение возле Кальдеры Кей корабль, которым командовала именно Астрид.
Эта девушка была его слабостью.
Главным напоминанием о его ошибке, его оплошности, невнимательность, приведшие к его личной, маленькой катастрофе.
Он тоже тогда был виноват, безусловно.
Но именно предательство Астрид, коим считал по отношению к себе этот гнусный поступок девушки Аран, стало первым камушком, который, сорвавшись, повлек за собой страшный камнепад, погребший под собой столько судеб и столько жизней.
Все ведь могло бы быть совершенно иначе.
Ему просто не дали тогда времени, не дали понимания и возможности объясниться, рассказать людям правду о том, что же происходит на самом деле, об истинных причинах войны.
О, по сути, невиновности драконов.
Но его не стали бы слушать.
Конечно, его точно никто не стал бы слушать и даже слышать, ему бы не позволили просто сказать эти вещи, которые разрушили бы привычный уклад жизни племени, которые сломали бы их картину мира и заставили бы чувствовать себя хоть чуть-чуть виноватыми.
Именно с Астрид все началось.
Не ею ли все закончится?
— Но как такое возможно? Ты ведь погиб… — лепетала жалко девушка, растеряв всю свою суровость и браваду. — Не верю.
— Тебя, Астрид, никто и не заставляет верить, — насмешливо ответил Аран, явно оказавшийся хозяином положения, ведь сейчас именно он находился на своей (или почти своей, принадлежащей его вассалам, вообще-то, а значит и ему в коей-то степени) территории.
— Но… как?
Однако…
Переживала всё-таки.
Аран всматривался в глаза девушки и все никак не мог понять, что же тут было не то, ведь даже в воспоминаниях Сатин, пусть там образ Хофферсон был размыт и не ясен до конца, она была другой.
Более решительной, что ли.
Более… боевой?
Сейчас гордая воительница вряд ли напоминала себя прежнюю — она была растеряна, напугана.
Сломлена.
Вот…
Вот оно!
Она сломалась.
Как и предвещала ей когда-то Мирослава, гордая воительница, подобная вековому дубу, не смогла вынести шторма, той грозы, в которую попала, и Аран не море имел в виду.
Вульф Одноглазый, насколько было Арану известно, был не только отцом Инги Хеддок — он был дядей Астрид.
Частью её семьи.
Неужели пошатнулась у Хофферсон вера в непогрешимость и едва ли не святость Стоика после того, как его бесчинства, достойные неразумных диких зверей, хищной стаи, а не людей, коснулись кого-то, на кого ей не было плевать?
Как удобно быть избирательно слепой.
Как легко смотреть на мир с широко закрытыми глазами.
Впрочем, все это были проблемы Астрид, которые теперь не касались Арана, ведь она никогда не была и никогда не будет частью его семьи, одной из тех немногочисленных дорогих ему людей.
Она могла стать таковой, да.
Много лет назад он жаждал этого, как ничего иного — впечатлить своими умениями талантливую воительницу, занять достойное место рядом с ней, показать ей этот удивительный и прекрасный мир.
Она сама всё разрушила.
То, что он не стал мстить, не означало того, что он простил.
Такое не прощают.
— В одном ты права, Хофферсон — Иккинг, которого ты знала, уже много лет мертв.
Непонимание изобразилось на лице девушки.
Вот же он, Иккинг, прямо перед нею стоял, и в то же время яростно утверждал, что он мёртв, что его — просто не существовало, и не стоило называть его этим именем.
Она забыла, что они — уже давно не дети.
И не мечтательные юнцы, перед которыми вся жизнь, которые верили в то, что смогут изменить мир, сделать его лучше.