Но в этот раз и Тагуш, и Сатин остались возле детей, которые внезапно осознали, что им скучно.
И ладно Руни — тот уткнулся в книжку или пошёл бродить среди драконов, и нет его до вечера, если на Валку не наткнётся, конечно, но Мия и Маги были ребятами деятельными и сидеть на одном месте просто так не могли.
Ну не могли и всё!
— Сатин, а как ты с братом познакомилась? — озадачила девушку Мия.
— С Мастером?
Они в этот момент сидели в доме детей, где на камне, специально для него притащенном и обработанном, мирно спал вымотавшийся за этот бесконечный, казалось, день Тагуш.
И прилив сил, который он ощутил, подобно всем иным Фуриям и Стражам, не помог тут.
— Ага, — согласно кивнул Магни, подсаживаясь ближе к сестре, которая уже устроилась рядом с Сатин и приготовилась слушать. — А то понятно — мы, но ты — другая категория.
— Это была случайность, на самом деле, — явно растерялась девушка.
— Как это? Разве можно случайно познакомиться?
После этих слов дракон заинтересованно приподнял голову, показывая, что тоже хотел послушать эту историю, чтобы дети отвлеклись на это окончательно и сидели смирно, слушая увлекательный рассказ вместо того, чтобы изображать два стихийных бедствия.
Начавшаяся три дня назад Буря, которой длиться как раз трое суток до полнолуния и трое суток после, насколько известно по дошедшим до их дней данным, которые нашли они в одном древнем, как покойный Смутьян, фолианте Великой Библиотеки, придала и так непоседливым ребятишкам дополнительной энергии.
Кошмар.
Вроде и не маленькие, вполне себе разумные, но хулиганистые!
Вот бы все дети были, как Руни…
Перерождение Беззубика Тагушу нравился — молчаливый, спокойный и всегда серьёзный, собранный мальчик был примерной Фурией даже в человеческом теле.
Сказывались, однако, влияние практически взрослого сознания в детском теле — всё-таки получив в совсем раннем возрасте воспоминания своей прошлой жизни, далеко не мирной, Руни получил сильный толчок к развитию своей личности.
Все Стражи в детстве ментально старше своих лет, но на Руни это сказалось особенно сильно.
Впрочем, были у Фурии некоторые подозрения на этот счёт.
Но пока он не убедится в правдивости своих догадок, он не станет о них рассказывать своему Королю, дабы не давать ему лишней надежды.
— Как оказалось — можно, — понятливо кивнула Сатин, заметив движения Тагуша и его практически отчаянный и усталый взгляд. — Мы с Бурей тогда сбежали с моего родного острова и пытались пересечь море, чтобы попасть на её родину, но этому случиться было не суждено…
Девушка рассмеялась про себя, но решила помочь несчастному, замученному слишком энергичными детьми другу, которым считала Фурию.
— То есть? — задал вопрос Руни, неожиданно оторвав голову от очередной книги.
Мальчик тоже усмехался про себя.
Он-то разгадал причину этих заговорщических гляделок Ученицы их брата и его второго Советника, которыми те занимались на протяжении всей этой беседы.
Вот и решил он подыграть.
Да и интересно ему было, не ребёнок он, что ли?
— Наш путь лежал через территории Драконьего Края, и было положено всем путникам представать перед его Королём, дабы доказать, что у них не было плохих намерений… — продолжила Сатин.
Девушка даже не представляла, рассказывая застывшим от удивления детям свою историю, что эта уютная, семейная обстановка, в которой они сейчас сидели, не вернётся в этот дом ещё очень и очень долго.
А может, и никогда.
***
Сморкала Йоргенсон был горд, что ему доверили такое важное и ответственное дело — быть наблюдателем от племени Лохматых Хулиганов в походе их новоприобретенных союзников против драконов, местоположение гнезда которых наконец-то было найдено.
Стоик лично ему приказал наблюдать за всем происходящим, по мере сил помогать, и даже дал в подчинение один из новых отрядов, собранных из воинов покорённых народов.
Парень (нет, он должен был отвыкать так называть себя, ведь он уже был даже женат!) мог с уверенностью сказать, что был счастлив.
Полностью.
Совершенно.
Ведь, как оказалось, сбылись все его детские мечты, пусть и в несколько ином формате, пусть немного по-другому, но, по сути, в реальность воплотилось всё.
Лохматые Хулиганы вновь стали племенем, которое все уважали.
И боялись.
Наравне с проклятыми Берсерками, которым Йоргенсон втайне всегда завидовал.
У него была слава сильного и умелого воина, который вёл в бой своих солдат и возвращался только с победой, раз за разом принося своему Вождю новые земли и всё, что на них было.
И корабли.
И скот.
И людей.
У него была красавица-жена, которая родила ему сильного и здорового наследника, которая могла и ужин приготовить, и рубахи расшить, и голову врагу снести — идеал, а не женщина.
Ах, а как малыш Бранд вырос с момента, когда Сморкала его в последний раз видел!
Мужчина был бесконечно благодарен своему другу детства, брату собственной жены за то, что он согласился остаться на Олухе, отказаться от славы в обмен на более-менее спокойную жизнь рядом с сестрой.
Для амбициозного парня — большая цена.
Но он заплатил её, чтобы Забияка могла быть спокойна, чтобы не чувствовала она себя вдовой при живом муже, одинокой…
Пример Инги был слишком печален.
Сморкала тогда долго клялся Стоику, что будет приносить тому только победы, только славу и уважение напополам со страхом, но чтобы не отправлял в походы Торстона.
На удивление упертый в таких вопросах Вождь в этот раз почему-то уступил.
Без Задираки, который всё никак не мог взяться за ум и жениться, Забияке было бы совсем тяжело, ведь он, Сморкала, теперь дома совсем почти не бывает, а без мужской руки в хозяйстве ей было бы не управиться.
В общем, Йоргенсон зря в юности своей сетовал на судьбу и злился на свои промахи и ошибки.
Как оказалось, он был, на самом деле, на редкость удачливым!
И во всём превзошёл своего отца.
По всем пунктам.
И это была самая большая победа Сморкалы, пожалуй, из всех тех, что он сумел отпраздновать и воспеть, из тех, что были слаще мёда, а не горше копоти погребального костра.
А они, эти костры, горели теперь часто.
Мало кто задумывался, особенно из числа неразумных и мечтательных юнцов и девиц, какой ценой давалась воинам Олуха победа, которую эти глупцы прославляли и праздновали, веселясь и запивая реками эля и медовухи.
А то и заморских вин.
Раньше он, Сморкала, тоже был таким.
Беззаботным.
Наивным.
И глупым.
Ответственность, на него возложенная без всякого предупреждения и поучения, разом выбила всю дурь и блажь, показав ему, что битвы — это не победные пиры и восторженные взгляды дев.
Это грязь.
Это вонь копоти и гниющих тел.
Это боль и крик.
Это катящаяся тебе под ноги голова того парнишки, с которым ты только что сражался плечом к плечу.
Все хотели жить.
Всегда было до безумия страшно, всегда хотелось оказаться где-нибудь подальше, дома, например, сидя у тёплого очага и наблюдая за женой, качающей люльку и напевавшей колыбельную, а не здесь — среди смерти и крови.
Да, её вкус пьянил.
Но — только безумцев.
Только теперь, когда подобное стало для него почти обыденностью, своим грязным, но необходимым ремеслом, Сморкала понял, каким же идиотом он был всю свою жизнь, желая поскорее оказаться на поле брани.
Он думал, что дома ему будет скучно, что ему нужны будут новые и новые приключения…
Глупец!
Теперь редкие дни, проведённые дома, под родной крышей, были для него самыми счастливыми и светлыми мгновениями, которые хотелось растянуть на как можно дольше.
Но это было невозможно.
Не было пути назад.
Как же Сморкала, на самом деле, устал от всего этого — бесконечных чужих страданий, которых можно было бы избежать, не будь приказ Вождя столь недвусмысленным.