Вообще ненавидеть было бессмысленно.
Глупо.
Он отпускал их с миром, желая счастья для нового воплощения.
Как в самом начале.
Великие Небесные Странники, он ведь действительно стал забывать в этой бесконечной череде жесткости, с чего он начал и для чего он всё это затеял, стал только бессмысленно проливать чужую кровь, упиваясь своей силой.
Не делало ему это чести.
Много ли чести в том, чтобы победить слабого?
Много ли чести в убийстве?
Не было времени сомневаться, и он не сомневался — от его действий зависело слишком много: жизни и благополучие, здоровье и свобода его стаи, его семьи, его Гнезда.
Аран не знал, сколько уже это длилось, не знал, скольких он уже потерял безвозвратно — все слилось для него в бесконечную череду смертей и, вот забавно, невозможно было отличить — где человеческая, а где драконья Душа решила продолжать свой Великий Путь.
Не по своей воле, конечно.
Сила всё ещё бурлила в его крови, она пьянила получше любого, даже самого дорого вина, она шептала уставшему Разуму, чтобы он перестал сдерживать монстра, живущего внутри.
Чтобы отпустил себя.
И с каждый мигом сопротивляться становилось всё сложнее и сложнее.
Может, она права?
***
Это было настоящее безумие.
Сморкала уже и отвык от того, что подобное бывало в этой жизни, и от этого становилось ещё страшнее — непозволительно расслабился, стал слишком слаб, слишком неумел для того, чтобы спасти себя.
Не ради самого себя стоило спастись — ради Забияки.
Ради их сына.
Сморкала не хотел, чтобы маленький Бранд Йоргенсон рос сиротой.
Молодой мужчина убивал драконов, как и мечтал когда-то в детстве, и делал это очень хорошо — быстро, эффективно и результативно.
В голове сами собой всплывали картины почти одиннадцатилетней давности, когда Иккинг при помощи своих уловок раз за разом побеждал на Арене, зарабатывая этим себе всеобщую любовь.
Какой малой оказалась за неё цена — всего лишь умение красиво убивать.
Какая мерзость.
И этим он когда-то хотел быть?
Этим заниматься?
Чем Сморкала так провинился перед Стоиком, что тот отправил своего самого преданного воина на верную смерть?
Этого, и только этого не понимал мужчина.
За что?
За какие проступки?
Впрочем, сейчас это было не важно.
Важно было найти у дракона, сейчас перед ним рухнувшим и ненадолго собственным падением оглушенным, ту особую точку, которая заставляла тварей отключаться в блаженстве.
Пусть.
Пока дракон не сопротивлялся, его проще было убить.
Без излишних страданий.
Он — человек, он — не зверь, упивавшийся чужим страхом и болью, чем зачастую и увы отличались слишком многие безумцы, слишком многие головорезы Стоика, особенно из числа тех, кто стал солдатами Олуха немного не по своей воле.
Он не будет мучить тех, кого можно отпустить безболезненно.
И пусть зачтётся ему это за чертой жизни и смерти.
***
Сатин с ужасом почувствовала, как её сердце стало биться в разы быстрее нормы, как непонятной природы паника затопила её сознание, и слишком много сил понадобилось на то, чтобы обуздать себя, вернуть себе контроль над собственным разумом.
После того, как почти три с половиной года назад ей довелось побывать под ментальным контролем другого Вожака, девушка стала яростно оберегать собственный разум, строя нерушимые щиты.
И научилась она этому… у Магни.
У мальчика оказался настоящий талант именно к защите своего сознания, и с него действительно можно было брать пример.
Теперь её ментальные щиты не мог пробить даже её Учитель, и именно этот факт Сатин считала наивысшим подтверждением достигнутого ею успеха, ведь Мастера Разума лучше его не знали во всём Варварском Архипелаге.
Но если это не могло быть влиянием из вне, то чем была вызвана эта тревога?
Она шла… изнутри?
Как странно.
Да, страх — практически ужас, так и не отпустил её, просто она теперь контролировала свои действия более или менее.
Но направлены они были не на себя.
А на кого?
На детей?
Нет, они сейчас мирно спали под неусыпным взором Тагуша.
Рядом с этим драконом им точно ничего не грозило — третий после Короля, даже она была четвёртой.
На Валку?
Её охранял Грозокрыл, ей едва ли могло что-нибудь грозить, ведь не была она такой уж важной фигурой в Драконьем Крае.
Не имела влияния.
Значит… На её Мастера?
Да!
Её Учитель был в беде, и, судя по всему, только ей под силу было ему помочь. Пусть это звучало совершенно глупо, так наивно, по-детски, но иного варианта она просто не видела.
Нужно было его спасать.
Защитить.
На мгновение, всего на краткий миг, девушке стало очень смешно — она собралась неизвестно куда и неизвестно как спасать своего грозного Мастера, от которого как раз таки и надо было бы зачастую спасать разумных.
Он вообще в последнее время сам не свой был.
И Алор смотрел слишком печально.
Слишком устало.
Он что-то знал?
Они что-то от неё скрыли?!
Сатин была не сопливой девчонкой, она — взрослый, сильный и умелый воин, и все эти годы на только раз за разом доказывала это своему Учителю, и видела в его глазах одобрение.
Так почему?!
Теперь её захлестнула обида.
Чисто человеческая досада.
Впрочем, всё это было теперь не важно — Мастер нуждался в ней, пусть он мог этого и не знать, но интуиция у Одарённых, даже если это не Видящие, была слишком точной, и никогда, увы, не ошибалась.
Ни один дракон не согласился бы нарушить приказ Короля помочь ей добраться туда, куда рвалось сейчас её сердце.
А приказ наверняка был.
Ни один, кроме её верной Бури.
И Шторморез даже не стала слушать сбивчивых объяснений своей названной сестры, а просто перебила её и заявила, что она в деле, только нужно было предупредить Тагуша.
Это было самым тяжелым моментом, как казалось Сатин.
Девушка, вздохнув, отправилась в дом детей, стараясь не потревожить их всегда чуткий сон, ведь ей с таким трудом удалось проследить, чтобы они легли спать, а не продолжили болтать о чём-то или читать, но последнее было больше применимо к Руни.
Дети мирно спали, и просыпаться явно не собирались — видимо, всё-таки умотались за день.
И Тагуш был всё там же.
— Присмотри за мелкими, пожалуйста, — шёпотом сказала Сатин, жалобно смотря на Фурию.
Дракон окинул её, находившуюся в лёгком боевом облачении, каким-то подозрительным взглядом из-под полуприкрытых век и фыркнул, что, по всей видимости, должно было изображать смёшок.
— Ты куда ещё собралась?
— Надо, Тагуш, — с мукой в голосе ответила Сатин честно. — Он вляпался во что-то, из чего может не выбраться.
— Вот как ты веришь в своего Мастера, значит? — усмехнулся дракон, но увидев в её взгляде что-то, всё ему объяснившее, осёкся. — Если всё действительно так серьёзно — иди. Я прослежу, чтобы всё было в порядке.
И Буря мчалась как никогда быстро, повинуясь ветру и внутреннему зову Сатин.
И вот, девушка и Шторморез с ужасом взирали на невиданную доселе по своим масштабам битву, развернувшуюся у берегов черневшего мрачной громадой внизу острова.
Отблески пламени делали тьму только более густой, полной.
Буря приблизилась к горящим кораблям и, неаккуратно открывшись, оказалась сбитой сетью, пущенной незамеченными ими ранее людьми, притаившимися на не горящем корабле со спущенными парусами — чтобы не белели они в ночи.
Шторморез со своей всадницей рухнули вниз прямо на какой-то прибрежный камень, сильно ударившись о его острые края, и, по всей видимости, дракон повредила себе крылья — по крайней мере, одно из них безвольной тряпкой висело теперь.
В воздухе резко запахло кровью.
Кровью Бури.
— Ты как, родная?
— Иди! Ему ты точно нужнее.
Несколько мгновений понадобились Сатин, чтобы прийти в себя и сориентироваться, что где и когда.