Говорить Арану об этом Видящая не стала — не надо ему знать, что его Ученице до неприличного, на самом деле, повезло. Ведь, в отличие от всех тех вариантов, где не было его вины в её ранениях и сопутствующих им страданиях, но где она неизменно погибала до того момента, когда Аран находил помощь, она выжила.
И ещё могла очнуться.
Если найдёт дорогу, если решится дойти, пройдя через всё то, что уготовил ей её Путь.
Мирослава была не в силах облегчить Сатин её странствие по одной из Троп, ведь задача её была только указать дорогу, помочь не заблудиться, помочь выбрать из множества путей тот, по которому хотела бы идти Страж.
Не могла пройти вместе с ней.
Не могла помочь более ничем.
И никак.
Представлять, что было бы, погибни в ту ночь Сатин, что было бы, не успей Аран спасти её, было откровенно страшно — горевшие безумием, яростью и бесконечной, незаглушимой болью глаза Драконьего Короля так и стояли у неё перед мысленным взором.
Не могла Мирослава их забыть.
«Она — мой Свет!»
И добавить больше нечего.
Что она могла на это сказать? Если исключить из памяти всё то, что говорила она, но лишь потому что была должна, конечно же.
Она, только она знала в полной мере, чем обернётся для всего Варварского Архипелага гибель Сатин, и уж тем более, если её сопроводят гибель Магни и Мии. А таких печальных вариантов развития событий, таких развязок закрутившейся истории было очень много — слишком много, чтобы не принимать их во внимание.
Проще уступить Арану.
Уступить Монстру, чтобы вернуть ту, которая сумеет приручить этого Зверя.
За стенами дома выла и ярилась метель, заметая дома за считанные часы, за минуты создавая непроходимые сугробы, вселяя холод в самую душу — в сердца и умы, сея по миру тоску.
В конце зимы самые яростные бураны.
Или нет?
***
Её жизнь снова сделала крутой поворот на пути своем, но она не была этому удивлена, даже рада — хоть какое-то постоянство было во всем происходящем, хоть что-то хотя бы чуть-чуть понятное.
Валка понимала, что все происходящее — неправильно.
Неправильно было с таким несвойственным, неестественным для нее спокойствием стоять бок о бок с людьми, которые без всякой жалости, без сомнений убивали ее народ, ее родных и близких, тех, кто вырос у нее буквально на глазах, кому она латала раны, ведь не зря она столько лет твердила, что родом она, душа ее — из племени драконов.
Неправильно — твердо стоять на палубе их корабля.
Неправильно было мило, словно это есть самое естественное, что существовало во всем подлунном мире, разговаривать с людьми, которых знала двадцать пять лет (целую жизнь!) назад, или с детьми тех людей, так похожими на своих предков.
Так нельзя.
Запретно.
Страшно.
Горьковатый вкус предательства никак не желал оставить Валку, но ей уже было все равно.
Какая разница.
Смысла не осталось.
Ничего не осталось.
А ладья, трофейный драккар с парусами, на которых красовался герб Олуха, одна из многих других кораблей, отправившихся в окончившийся победой для Лохматых Хулиганов поход на Драконье Гнездо, не последнее конечно гнездо, но тоже значимое, мчалась в сторону главного острова воинственного племени.
Счастливые и гордые победители прибыли на Олух раньше, чем его Вождь, бывший в то время на одном из покоренных им островов.
Вот был сюрприз Стоику…
На родине Лохматых Хулиганов в тот момент была только Инга — новая жена Вождя, как бы ни было неприятно Валке даже про себя произносить эти слова, которую, судя по всему, стоило наградить прозвищем Терпеливая.
И никак иначе.
Ибо только величайшее, достойное того, чтобы быть воспетым, терпение этой достойной и умной женщины объясняло то, что Инга и Стоик ещё не развелись, пусть подобное и было позором для обоих родов.
Да, люди, которые помогли добраться Валке до Олуха, не стали скрывать испортившийся характер своего вождя.
Инга оказалась приятной в общении женщиной, совершенно не удивившейся личности своей новоиспеченной собеседницы и принявшая тот факт стоически, истинно героически — и не собиралась она препятствовать встрече Валки и Стоика.
Как ни странно.
Понять Ингу не получалось — слишком непонятной, непредсказуемой та была, но зато была иррациональная благодарность к, вообще-то, конкурентке, родившей его мужу троих детей, двое из которых были сильными, крепкими сыновьями, что само по себе принесло ей веса в племени, значимости и, куда же без этого, власти.
Но вся непонятность, неопределённость переменилась в день, когда Стоик вернулся на Олух из своего путешествия.
Небесные Странники, она двадцать пять лет ждала этой встречи!
А он постарел.
В рыжих волосах была хороша заметна седина, а борода наоборот — стала лишь гуще.
Но всё равно — он!
О, сколько неверия, сколько зарождавшегося восторга в таких родных, таких дорогих её сердцу глазах!
— Вал?!
***
— Расскажи мне, где мы находимся? — обратилась Сатин к Мирославе.
Девушка не была напугана ни непонятными словами своей собеседницы, ни тем, что совершенно не могла понять, сколько же прошло времени, — её внутренние часы совершенно отказывались ей помогать ориентироваться в минутах, утекавших подобно песку сквозь пальцы.
Само по себе чувство страха словно пропало в ней.
Был только удивительный в своём равнодушии покой.
И больше — ничего.
Ни переживаний, на миг блеснувших в сознании, тупым ножом резанувших по сердцу, почему-то внутри неё, заставив это самое сердце, саму её душу болеть и плакать от накатившей тоски.
Всего миг.
А глаза Мирославы — колдовские, проницательные, но — чуть усталые. Совсем, стало быть, как у мудрой Старейшины очень старого Гнезда, к которой пришли за советом ещё юные птенцы, и стали задавать наиглупейшие с точки зрения взрослых вопросы.
Взрослые эти не понимали, что эти птенцы только учились, что сами они когда-то так же приходили к Старейшине за советом и помощью.
И она, прекрасно всё понимавшая, старалась не выдавать своего утомления и подробно и доступно рассказывать всё, что интересовало пришедших, ведь, пусть ей и было всё это известно, это вовсе не означало, что это известно было всем.
Странная ассоциация, если честно.
Но, безусловно, интересная.
Почему же Мирослава, ровесница самой Сатин, казалась ей бесконечно мудрым и бесконечно древним существом, которое продолжало наблюдать за живыми со снисходительностью принявшего человеческую личину и не желавшего выдавать себя бога?
Почему в глазах её гасли и зажигались звёзды?
— Какая любопытная, — разбила повисшую на неопределённое количество времени тишину Видящая, чуть лукаво усмехнувшись.
— И всё же?
Мирослава вздохнула, и лицо её вновь словно стало маской — ни чувств на нём нельзя было увидеть, ни эмоций.
Ни-че-го.
— Мы находимся сейчас далеко за чертой жизни и смерти — здесь их просто нет, — ответила девушка ровно, тщательно подбирая слова, пытаясь объяснить понятные ей термины и понятия доступными для Сатин словами. — И никогда не было. И не будет.
— Ты так уверенно себя ведешь… — наконец решилась вслух заметить молодая Одарённая. — Не в первый раз тебе довелось здесь оказаться?
Мирослава только усмехнулась.
А глаза-то — как два осколка льда.
— И даже не в десятый, — послышался спокойный ответ. — Моя Душа, по крайней мере, в Звездных Кругах оказывалась раньше весьма регулярно, и воспоминания об этом, признаться, были далеко не самыми приятными.
— Потому что страшно? — набралась наглости Сатин.
Мирослава вдруг замолчала, задумчиво смотря на ляпнувшую глупость девушку, и понимая, что они с Араном: два сапога — пара…
— Потому что одна.
— А с… проводником — не страшно?
Видящая одобрительно улыбнулась правильно подобранному слову и покачала головой, отвечая:
— Нет, думаю.
И вновь — тишина.
— И куда же теперь? — уже как-то растерянно спросила Сатин.