От Драконьей Королевы, которая тиранила и людей, и своё собственное Гнездо (иначе зачем её было убивать?), которую убили явно Ночные Фурии, которые находились в подчинении Покорителя Драконов и слушались его приказов.
Пусть в тот раз он мог преследовать собственные цели.
От того морского монстра, который сумел подчинить себе всех драконов, и которым управлял явно бывший безумным Драго Блудвист, жаждавший непонятно чего, но поскорее и побольше.
От ненадолго потерявшей свою волю и оказавшейся во власти того морского чудовища собственной Ученицы…
Думать о Сатин было особенно больно — как бы то ни было, но эта девушка ничего не сделала плохого конкретно ему, наоборот — помогла ему создать, построить личное счастье, подтолкнув к самому важному и самому правильному решению в его жизни.
И так все закончилось…
Так печально.
Смерть того идиота, стрелка-арбалетчика, оказавшегося себе на беду, слишком удачливым, слишком метким, была меньшим, чем мог отплатить Арану Сморкала.
Одно радовало — после их возвращения выяснилось, что так просто не прошла их прошлая встреча с женой, и Забияка снова ждала ребёнка. На фоне этого Стоик, по одним богам известным причинам, смягчился и позволил Сморкале находиться рядом с женой до тех пор, пока их второму ребёнку не исполнится четыре луны.
Год, то есть.
Может причиной благосклонности Вождя стало то, что Готти пророчила Йоргенсонам второго сына. И это на фоне того, что у многих теперь рождались дочери — прямо проклятье какое-то.
В общем, всё налаживалось.
И было время обдумать всё.
Пока было.
***
Что же — себе она могла признаться, что первая жена Стоика была женщиной весьма приятной, пусть время и не пощадило её рассудка.
Когда из похода вернулись очередные воины мужа, Инга только повздыхала и пошла выполнять обязанности жены Вождя — замещать его, тогда тот отсутствовал, то есть.
А раз бойцы в очередной раз вернулись с победой, и даже раньше, чем рассчитывали на то они сами, пусть получилось это благодаря невероятно, просто аномально тёплой зиме, и тому, что в должной степени лёд так не стал на море, а потому судоходство продолжалось столь же активно, что и осенью, стоило организовать пир.
А это опять — пьяная молодёжь, которая где-нибудь, да набедокурит, это новые расходы, которых вполне можно было бы избежать, это драки захмелевших воинов, не поделивших какой-нибудь особо приглянувшийся им кусок.
Морока одна, словом.
Но всё пошло не по плану в этот раз, не по привычной и давно уже выстроенной, много раз проверенной на практике схеме — по трапу сошла женщина, портреты которой Инге уже доводилось видеть.
Валка.
Первая и единственная любовь Стоика Обширного.
Инга не хотела и не собиралась думать о том, как всё это получилось, о том, как это произошло и каким именно образом у первой жены вождя получилось выжить и даже добраться до Олуха — её терзала смутная, такая робкая и блёклая надежда на то, что её наконец-то оставят в покое.
Она наконец-то сможет потребовать развод, заберёт сына и уйдёт.
Оставит Олух и его Лохматых Хулиганов за спиной.
Как страшный сон.
Сон, длиною в десять лет.
Инга радушно приняла Валку, рассказала ей подробно обо всех изменениях в племени, произошедших за последние двадцать пять лет, пустила под крышу своего дома, как самую долгожданную и званую гостью.
Как гостью.
Не как хозяйку.
Пока — не как.
Они много гуляли по запутанным лесным тропам, много разговаривали на самые разнообразные темы — о жизни своей, обо всём происходящем, о прекрасных олуховских закатах, о Мии и Магни, которых, как оказалось, Валке довелось воспитывать все эти три с лишним года.
Воспитывать — громко сказано на самом деле, это Инга видела прекрасно.
Характер своих старших детей она помнила, всю их строптивость и независимость, весь их невероятный, несвойственный простым детям ум и их способность едва ли не читать мысли друг друга и дичайшую схожесть со своим старшим братом, который, по словам почти абсолютно всех, был на одно лицо со своей матерью, Инга, с удивлением могла подтвердить это теперь.
Действительно — похожи.
Не роди она близнецов сама, и не поверила, что матери у Магни и Иккинга — разные.
Тот факт, что Аран называл себя старшим братом близнецов был до крайности показательным, да и чуяло сердце Инги, что не просто так дети её при любом удобном случае исчезали в сторону леса, и даже конкретнее — того самого ставшего для всего племени запретным оврага.
Она ни разу не стала следить за близнецами — низко это было, да и подло.
Её дети сами знали, на что шли.
Весть о том, что находились они теперь у Берсерков, пока их целительница лечила Ученицу Арана, и удивила, и поразительно успокоила Ингу — Дагуру она доверяла, и совершенно не боялась за своих детей, если они у него под присмотром.
Особенно, вспоминая, как дружили Дагур и Магни.
Время, когда Валка находилась не с Ингой, она проводила в разговорах, а скорее просто в пустой болтовне с Плевакой, кузнецом Олуха.
Он с самой Битвы за Олух отказался заниматься военными делами, оставив себе только дела кузнеца да натаскивание своих подмастерий до нужного, одному ему известного уровня.
Погасло что-то в Плеваке с пропажей близнецов.
То же, что едва устояло со смертью Иккинга.
Не было больше в уже немолодом кузнеце жажды битв и побед, такой свойственной сейчас всем молодым, особенно после того, как они сумели ощутить вкус триумфа.
Да и ученики Плеваке попадались, по его признанию, совсем никудышные.
Никто не был способен не то что превзойти или даже встать вровень, а хотя бы приблизиться к уровню Иккинга — пусть ему могло в иных моментах банально не хватать сил, но он нивелировал это своей изобретательностью, по рассказам кузнеца.
Своими изобретениями.
Для него ковка была не просто полезным ремеслом — искусством.
И никто не был способен это понять.
Потому и горевал Плевака — не было талантов, не было кого-то, хоть бы в сотую часть столь искусного, как его самый лучший подмастерье.
Который создавал удивительные по своей хитрости и сложности механизмы, благодаря которым можно было убивать драконов — стоило их только чуть-чуть доработать мастеру.
Да…
Самый лучший ученик, которой стал водиться с драконами.
И погиб за них.
Или нет?
То, что все эти годы Валка и Стоик находились по разные стороны противостояния, не было удивительно, но было до крайности иронично — ведь её супруг примет свою возлюбленную такой, какая она есть, но заставит отказаться от всех своих убеждений.
Уже потом Инга безмерно поражена была тем, что Валка не рассказала Стоику и половину того, что поведала ей.
Не рассказала ему о том, что Дагур уже полгода как заключил союз с Араном, Покорителем Драконов, ни о том, кем был когда-то этот самый Аран, ни о том, как и где жили три этих года близнецы, ни о них самих, ни о том, где она вообще была все эти годы.
Ничего практически не рассказала она.
А Стоик и не спрашивал.
Он по-настоящему обезумел от счастья, пусть и великолепно скрывал это, но Инга-то десять лет с ним под одной крышей прожила, в разы больше, чем даже сама Валка, и потому своего супруга сумела хорошо изучить.
Без этого никак.
Его безграничная радость выдавала себя через его ставшими менее порывистыми, более плавными жесты, в его внимательности к каждому слову Валки, в затаившихся в глазах искорках, в разладившихся морщинках, в гордой осанке и переставших быть вечно нахмуренными бровях.
На эти несколько дней Стоик совершенно забыл и о Викаре, не отлипавшем теперь от матери, и о самой Инге, которая сумела вздохнуть спокойно и позволить себе мирно гулять по лесу вместе с сыном или молодой Йоргенсон, беседовать с Плевакой, тоже словно чуть-чуть помолодевшим оттого, что хоть кто-то из погибших его друзей оказался неожиданно живым, или даже тренироваться на арене вместе с Астрид, давать советы Забияке, как облегчить ей своё интересное положение.