Аран о чём-то задумался.
Надолго.
Быть может, его впечатлили это спокойные и обречённые слова из уст врага?
Печально, но врагом для него Сморкала быть не хотел.
— Забирай свою семью, женщин, стариков, детей и уходи, — сказал вдруг Покоритель Драконов, и что-то непонятное мелькнуло в его взгляде, что-то страшное, но дающее надежду на то, что, хотя бы кто-то спасётся.
— Что? — не поверил Сморкала своим ушам.
Примерещилось?
Или им дали шанс?
Но с чего бы это его противнику быть столь милосердным к тем, кто совершили такое страшное преступление, ведь, как говорится, за ошибки начальства всегда отвечали подчинённые, и это было особо применимо в их случае.
— Забирай всех, кто не способен за себя постоять и кто не хочет участвовать во всём этом безумии, — повторил Аран ровно, но уже с нажимом. — Я не трону вас, коли вы не станете в это ввязываться. Уходите. Через несколько часов здесь камня на камне не останется.
Вот оно что.
Действительно — шанс.
Выбор — стать предателем родного острова и вождя, но спасти семью, или обречь на гибель своих сына и беременную жену, но исполнить свой долг до конца?
Выбор очевиден.
— Зачем?
Это был единственный терзавший его в тот миг вопрос.
— Может, я и чудовище, — усмехнулся Аран мрачно, — но Сатин мне не простит гибели целого острова и сотен детей.
При имени Сатин что-то неприятно сжалось в груди Сморкалы — она явно была слишком дорога Арану, и тому стоило бы как раз мстить за то, что с ней случилось, ведь это так страшно…
— За Сатин ты как раз и мог бы отомстить, — озвучил Сморкала свою мысль обречённо.
— Она жива, — после паузы ошарашил своего собеседника Аран, глянув чуть удивлённо, но в его взгляде появилась какая-то странная теплота — сразу почему-то вспомнилось, что они вообще-то троюродные браться, пусть теперь Аран мог смело и не признавать этот факт.
— Что?
— Она выжила, — прошептал Аран с какой-то нежной, чуть печальной улыбкой, полной отголосков пережитого горя.
Полной смирения и какой-то грустной радости.
— После такой-то раны? Её же насквозь проткнуло той стрелой! Внутренности в кашу!
— Не утрируй, — вздохнул Аран. — Но да — я был бы своём праве, убей вас всех. За все те тысячи закоченевших трупиков птенцов. За мертвые тела детей.
Значит, Сморкала был прав в своих размышлениях. И от этого становилось еще горше — но теперь он жалел уже не себя и свой народ, а Арана.
— Это…
— Безумие, — послышалась подсказка.
— Да.
— Иди.
— Спасибо.
— Кровь за кровь. Ты — мне не причинял зла. Как и сотни других людей. Так идите с миром.
***
Нападение драконов оказалось настолько закономерным итогом всего того, что творилось все эти дни, что Астрид даже не удивилась.
Но она с усталостью поняла — не хотела она сражаться.
Ничего не хотела.
Но когда к ней подлетел буквально Сморкала, и пересказал кратко свой разговор с Араном, она, вздохнув, покивала и стала собираться — она уходила, что бы не вернуться.
Никогда не вернуться.
Когда, ступая на палубу драккара, она поняла, что Стоик так и не заметил в толпе, бесконечной, нескончаемой людской реке, что предпочла путь мира войне, ни Плеваку, своего вообще-то лучшего друга, ни Ингу, прижимавшую к себе Викара.
Да.
Мир.
Прощай, Олух.
Мир и покой тебе.
Вечный.
***
Окрылённый закончившимся победой походом, неожиданным возвращением Валки, таким чудесным, таким счастливым, Стоик проморгал момент, когда стоило бы заметить неладное, а когда опомнился — было уже слишком поздно.
Драконы.
Глупо думать было, что все их победы останутся безнаказанными, а Покоритель Драконов вечно будет оплакивать свою Ученицу, позволив Лохматым Хулиганам разорять гнёзда его ручных Тварей.
Уничтожение места, где были драконьи кладки, дорого им обойдётся, и это Стоик знал изначально.
Но он даже предположить не мог, что этот Аран решится на нападение.
Почему он не учёл это?
Самое очевидное?
Самое обидное, что Покоритель Драконов показал его людям, уставшим от бесконечных войн и запуганным, что он мог быть, в отличие от него, Стоика, милосердным.
Ведь тем, кто не желал сражаться, он позволил уйти.
И вот — десятки, почти сотня кораблей мелькали теперь своими парусами лишь на горизонте, и в деревне стало удивительно тихо и пусто.
Да, он был искусным, опытным и сильным воином, но его тело уже стало подводить — вместе с молодостью ушла и гибкость, и скорость, и только Валка, его верная, такая прекрасная Валка не отходила ни на шаг, словно навечно оставшаяся юной, прикрывала его, помогала выправить все огрехи.
Она столько лет жила с этими проклятыми тварями, но всё равно — ради него и рубила, и колола.
Его руки — по локоть в крови, она пропитала его бороду и одежду.
Всё горело.
На острове всё равно осталось не меньше пятисот верных ему воинов, но этого всё равно было слишком мало — один за другим они падали, истощённые, выбившиеся из сил, израненные и замученные, но до конца верные своему племени и вождю.
Их путь — прямо в Вальхаллу.
Но чем дольше он сражался, чем яснее понимал — это действительно, его последний бой, его лебединая песня, и уйти надо было достойно.
Но смотреть, как горели дома, в которых ещё утром кипела жизнь — было больно.
Лес за деревней — тоже горел.
Едкий дым выжигал глаза, сильно покрасневшие и ставшие слезиться, заставлял кашлять, мешая дышать, и сердце билось сильно, слишком гулко, словно намереваясь пробить таким образом рёбра и сбежать подальше отсюда.
Скоро всё закончится.
Уже почти конец.
Почти…
В этот раз Покоритель Драконов был не в броне, да и не было у него на голове скрывавшего лицо шлема, и когда они оказались на достаточно близком настоянии друг от друга, Стоик понял, что забыл, как дышать.
Сердце пропустило удар.
Лицо это, такое родное до последней чёрточки, пусть повзрослевшее, вон даже шрамик, оставленный ему в детстве тем утащившим его Вал драконом, и эта рассыпь забавных веснушек, таких милых когда-то.
— Иккинг?! — невереще спросил мужчина, глядя в глаза своего самого главного врага.
Сын.
Его сын жив.
Все эти годы он был жив, и он же станет его убийцей — какая ирония.
— Нет, Стоик, это не наш сынок! — бормотала практически бессвязно обнимавшая его со спины Валка, уже давно и безвозвратно сошедшая с ума. — Ты же не уберёг его! Мы не уберегли…
Что же, это его судьба.
— Прости меня за всё, отец, — послышался полный горечи и раскаяния голос. — Мир твоей Душе, счастья в новой жизни.
И Стоика окружило невероятное спокойствие.
Фиолетовые искры в глазах того, кого он столько лет ненавидел, роились, множились и вдруг посыпались из пальцев потоками синего пламени, такого обжигающего, и такого… холодного.
Это странное пламя окутало его и Валку, захватило, плотным коконом, вышибая дух.
— Я прощаю, — успел только сказать он, заметив слёзы в глазах сына.
И мир погас.
Навсегда.
***
Где-то далеко-далеко, в доме Мирославы рыжеволосая девушка резко открыла глаза.
***
Аран бездумно бродил по пеплу, который теперь застилал весь тот клочок земли, когда-то, ещё совсем недавно бывший островом Олух.
Что же он натворил?
И зачем?
Он и сам не заметил, как ноги привели его в такой родной, до боли родной овраг, с которого всё началось и которым всё закончилось тогда, больше десяти лет назад.
Самые прекрасные и самые болезненные его воспоминания.
По-видимому, Овраг остался единственным местом, которое не пострадало — огонь не тронул его, хотя он и не особо охотно распространялся по заснеженному ещё лесу, уничтожая все безжалостно и равнодушно.
— О чём печалишься, vodˈika?
Аран резко обернулся, встречаясь взглядом с такими родными глазами, смотревшими на него насмешливо и чуть лукаво, но по-доброму…