Гибель давнего приятеля, да ещё такая — от огня, заставила вздрогнуть от неприятной ассоциации.
Нет… Не стоит об этом!
— Мастер! Какими судьбами в этих краях? — раздался жизнерадостный голос одного из учеников, приветствовавшего Учителя на пороге своего дома, на поиск которого ушло так много времени.
— Пришла пора завершить начатое, Агвид, — устало заявил Гриммель.
Ученик внимательно посмотрел мужчине в глаза, словно выискивая там что-то только одному ему ведомое.
Что же?
— Решил убить Покорителя Драконов?
— Если придётся, — признался Гриммель, — но цель иная — последние Фурии собрались вокруг него.
Действительно, Арана, скорее всего, придётся убрать, и это была задача не из лёгких, ведь тот был силён, умён, так ещё и наделён властью не только среди своих крылатых тварей — явно был вхож в племя Берсерков и часто советовался с Видящей.
И это было плохо, на самом деле.
Неудобный противник.
Но — наконец-то достойный, которому и проиграть не стыдно, и победа над которым была бы в сто крат слаще.
А братья его с сестрою, дети — пусть живут.
Они ему никакого зла не причинили, противниками их считать — глупо, Аран, слишком любивший свою семью, к бою, любому бою, их теперь просто не подпустит, боясь потерять родного ему человека.
И в этом Гриммель его даже понимал.
А от этого становилось жутко.
— Что, даже не удивлён моей осведомлённости? — вдруг спросил Агвид чуть разочарованно.
Вот наглец.
— Ты всегда великолепно собирал и анализировал информацию, не вижу смысла хвалить тебя лишний раз.
— Ну спасибо на добром слове… — вздохнул парень. — Кто ещё из наших с тобой?
— Адела внезапно нашлась, — ответил Гриммель.
Агвид при этих словах заметно оживился, словно в нём свечу зажгли — вон как глаза засияли!
— О как! Замечательно!
— Что слышно об остальных ребятах? — тихо спросил Гриммель, внутренне надеясь, что хоть ученик знал, где находились его товарищи.
— О Фроди ни слуху, ни духу уже несколько лет, — разбил его надежды Агвид, — а, и Эгиль…
Почему так больно?
— Да, я знаю, — ответил мужчина очень-очень тихо, почти шёпотом.
Повисло молчание.
— Не известно, как он погиб? — спросил вдруг парень, но как-то вяло.
— Сгорел заживо.
— Но кто его так?
— Хороший вопрос… — протянул задумчиво Гриммель, но на том разговор увял.
А им ещё искать Фроди…
Почему эти замечательные ребята разбежались?
Гриммель понимал, что, будь Ночные Фурии людьми, его действия можно было бы называть бесчеловечными, чудовищными, ведь никакими светлыми и добрыми идеями нельзя было оправдать геноцид сотен и сотен разумных, большая часть из которых была детьми, которые могли стать гениальными полководцами или талантливыми ремесленниками, или искусными поэтами — кто кем.
Но никогда бы не стали.
Но драконы — не люди, и убийство опасных тварей принесло ему славу, а не позор и что похуже.
Даже если книги правдивы до конца, даже если Одарённые сумеют вспомнить некоторые события своих жизней, даже если те пришли в драконьем облике, те должны его понять.
Или нет.
Впрочем, на тот момент это должно было быть уже совершенно неважным.
Ему верили — это главное.
Плевать Гриммель хотел на большую часть своей Армады — он бы половину её отдал за то, чтобы найти убийцу своего ученика, и за то, чтобы вернуть его, ведь погиб Эгиль действительно загадочно и непонятно.
А погиб ли?
Да нет, в таком пламени, какое он видел в воспоминаниях свидетелей, невозможно было выжить.
Из двадцати трёх — четверо.
И один уже был мёртв.
Эгиль…
Такой жизнерадостный, словно светящийся, мальчишка, буквально заражавший всех вокруг хорошим настроением, рядом с которым все дела ладились и всё было складно.
Самый младший из его учеников.
И самый талантливый.
Был…
Гриммель нашёл его, когда он был ещё совсем карапузом, — ему и шести лет не было, и растил его почти как собственного сына.
И отпустил его в свободный полёт он последним.
Зря…
Слишком рано.
Мальчишка оказался к тому не готов.
Ну, ничего! Гриммель обязательно найдёт тех, кто убил его ученика — только сначала с Араном и его Фуриями разберётся…
Кстати о Фуриях!
В голову Мужчине пришла с виду безумная, но по сути такая заманчивая идея…
Надо это было обдумать.
***
С улицы послышалось чуть приглушённое стенами дома тихое блеяние — какая-то из овец внезапно проснулась, чем, кажется, перебудила нескольких своих сестёр и братьев, заставляя их всполошиться.
Что же их разбудило?
А блеяние становилось громче и испуганнее, так что Астрид больше не могла игнорировать его — нужно было заставить глупых овец замолчать, чтобы те не разбудили Эир, которая и так только-только уснула, и перестала невольно мешать женщине (называть себя девушкой Хофферсон уже не решалась, скорее уж старой девой) сматывать в таком уютном свете очага пряжу, сделанную как раз из шерсти тех овец, в клубок.
Как благодарна в тот миг была Астрид своей матери за то, что она не поленилась и заставила свою слишком упрямую дочку научиться и женским делам — шитью, готовке, да и ведению хозяйства в целом.
Теперь было проще.
Хофферсон вздохнула и выглянула в окно.
На тропе, ведшей к её стоявшему на самой окраине деревни дому чернела непонятная тень, вызвавшая своим силуэтом смутную тревогу где-то под сердцем.
Астрид нахмурилась и, вздохнув, вышла, тихо прикрыв за собой дверь, дабы не будить дочку.
Так и есть.
Смутные опасения женщины подтвердились…
Тень всё так же непрошибаемо невозмутимо открыла глаза, жёлтыми, как два маленьких солнышка, моргнула как-то задумчиво, вопросительно даже, и уставилась на неё.
Ночная Фурия Мии, Магни и их странного друга.
Тагуш, кажется.
— Мелкие ещё днём ушли к Йоргенсонам, племянников мучать своим присутствием, — буркнула Астрид недовольно. — К ним и иди — перестань пугать моих овец своим присутствием. А то они лысеть начнут.
На удивление, дракон издал какой-то булькающий звук, который, стало быть, должен был обозначать смешок, кивнул и всё так же невозмутимо посеменил вглубь деревни в сторону дома Сморкалы и Забияки, где действительно её племяшки теперь решили почтить своим визитом Бранда и Атли на правах родственников их отца.
Слабые возражения всех были проигнорированы.
Впрочем, Торстоны всегда с теплотой относились к близнецам Хеддок, которые, кстати, несмотря ни на что, фамилию свою сохранили, так что жаловаться было не на что.
Сморкала тоже с радостью принимал в своём доме подросших, но всё равно не по возрасту умных и проницательных близнецов — а тем ведь не так давно, несколько лун назад, тринадцать лет исполнилось. А их молчаливому другу — четырнадцать.
Впрочем, неважно это всё.
Важно — другое.
— Мама? — послышался голосок Эир.
Девочка показалась на пороге, с распущенными, растрёпанными волосами и в ночной сорочке.
Всё же проснулась.
— Да, Эир? — вздохнула Астрид, поворачиваясь к дочери. — Почему не спишь?
— Мам, а это кто был? — спросила кроха, потирая глаза своим трогательным бледным кулачком.
Вообще, Эир было пять лет — малышка была ровесницей Бранда Йоргенсона и одной из многочисленных племянниц Астрид, которая слишком рано осиротела и оказалась никому не нужна.
Впрочем, она была прямо-таки копией своей приёмной матери — при беглом взгляде и не поймёшь, что девчонка была не родной.
Впрочем, чужих детей не бывает.
В её домике на Новом Олухе, по началу, было до безумия тихо — и эта пытка одиночеством уничтожала Астрид, заставляла её всё так же напиваться вечерами в компании кого-нибудь.
А когда она, узнавшая о печальной судьбе одной из внучек Вульфа Одноглазого, решала, как ей быть, женщина почти не колебалась, заявив, что возьмёт сиротку на воспитание, но даст ей свою фамилию, и матерью девочка будет звать только её.