Он с голыми руками бросился на всадников, одного едва не задушив, другому сломав несколько костей так, что теперь тот воин может навсегда остаться калекой, а третий!.. Ванур никогда не отказывался от компании его сына, многому его научил, вместе с ним на охоту ездил… Олад всегда радовался, что у его сына, его наследника есть такой друг.
И вот Ванур, получивший несколько ран от собственного кинжала, мечется в горячке. Остаётся только молить Духов, чтобы они не забирали его душу.
Дерзко смотрящий, но такой юный чужак пугал. Серьёзностью своего взгляда. Своим безразличием к собственной судьбе. Тот, кто посмел держать Духа в руках.
И погибнет он не по велению Духа.
Но во славу его.
От руки людей.
Это казалось Оладу неправильным, но он ничего не мог поделать с этим. Выживание племени важнее жизни какого-то странного мальчишки.
***
Время уже близилось к назначенному часу. В шатёр зашло двое мужчин в тёмной одежде, обвисшей и совершенно незнакомой по своим очертаниям. Оба вошедших были темноволосыми и узкоглазыми, кожа их была смуглой, а черты лица — непривычными, совершенно чужими. Но они были как раз свойственны жителям этих земель.
Мужчины сильно походили друг на друга, и дело было даже не в том, что все представители этого племени были Арану на одно лицо. Учитывая, что один был гораздо старше, юноша решил, что это были отец и сын.
Дальше происходили странные действия, хотя Арану они показались в какой-то степени забавными.
Вот же свойство человеческой натуры — искать что-то хорошее даже в самой безвыходной ситуации, отказываясь верить в то, что это конец, что выхода нет.
С Арана должны были снять всю одежду выше пояса — следовало нанести ритуальные рисунки и провести иные необходимые приготовления к священному действу кочевников.
Эти самые мужчины долго спорили: как же это так сделать?
Ведь руки то у него были связаны!
Решили начать с самого простого, они стянули с пленника платок, сделанный из длинного куска ткани, что до этого закрывал лицо и шею от ветра, распахнули меховую жилетку и…
А дальше началось зрелище!
Сын предложил рискнуть и развязать руки чужаку, что с дикой боязнью в глазах отказался сделать отец, решив что его одежду можно просто аккуратно разорвать или лучше разрезать, ведь позже ее можно будет снова сшить и благополучно носить, ведь смертнику она больше не понадобится. Сын согласился с таким решением, но в разговор резко вступил сам Аран:
— Не нужно ничего разрезать! Развяжите руки! Я вас не убью, так уж и быть,
И ухмыльнулся слегка ошалевшим мужчинам. Он и так собирался бежать, но куда без одежды то?
Юноша понимал — вот он, его шанс.
Дождаться, когда тонкие пальцы распутают узел верёвки, обхватившей его запястья, быстрым движением выхватить спрятанный в правом сапоге кинжал и…
А что дальше-то?
Какой смысл ему пытаться сбежать? Ну убьёт он эти двоих — но это только усугубит его положение. Ни покинуть территорию поселения, ни просто пробраться мимо зорких воинов, стерегущих жертву было невозможно.
А потому сопротивляться сейчас было совершенно бессмысленно.
На смену совсем недавно пришедшей волне решительности и оптимистичности пришла волна иная — она окатила его с головой, безжалостно погасив затеплившийся огонёк надежды.
Безразличие.
Равнодушие.
Конечно же, все его планы не пережили бы и первого столкновения с суровой действительностью — всё это были лишь грёзы, мало что имеющие общего с реальностью.
А жаль.
Конечно, мужчины не повелись на его слова.
Конечно, они решили действовать по озвученной ранее схеме.
Отточенная полоса стали без особого труда разрезала по швам и отложили в сторону.
В каждом движении эти двоих чувствовался опыт, уверенность в правильности собственных действий, и это было жутко.
Скольких же до него эти люди готовили к принесению в жертву?
Бездна лишь знала…
Когда холодный металл, царапнувший кожу, вырвал Арана из его размышлений, юноша едва удержался от того, чтобы вздрогнуть.
В юрте было тепло, но прохладный воздух сухими языками лизнул открывшуюся кожу.
Аран с раздражением ощутил на себе взгляд этих мужчин — пристальный, с холодным, исследовательским интересом.
А что там было интересного?
Тонкие ребра, решеткой проступавшие на покрывшейся мурашками коже. Да, он был худ, но при его жизни и не получить себе хоть какую-то мышечную массу было просто невозможно — он был жилистым, быстрым и гибким. И недооценивать его не стоило — стройный, худой волк был намного опаснее отъевшегося.
Лицо молодого стало сосредоточенным, приобрело какое-то отстранённое выражение. Он достал из принесённого с собой мешка три чаши, ещё несколько маленьких мешочков с чем-то непонятным внутри и с десяток крохотных пузырьков с какими-то жидкостями.
Парень налил в чаши странное, нежно пахнувшее масло из самого большого пузырька и туда же высыпал содержимое трех мешочков, оказавшееся цветной пылью — в каждую разную.
В Чаши он добавил странный порошок из четвёртого мешочка.
Краска, как опознал её Аран, загустела и напоминала по консистенции уже не воду, а жирные сливки.
В юрту забежал какой-то мальчишка, принёсший с собой странной формы расписной кувшин с идущим из него паром.
Старый добавил в кувшин какие-то травы — на сухих стебельках были видны фиолетовые мелкие цветы. Мужчина стал бормотать какую-то то ли молитву, то ли просто песню, размешивая содержимое кувшина, на каждом третьем слове добавляя к него каплю из странной, резко пахнущей баночки.
Смутно знакомый запах, ассоциировавшийся с дорогими заморскими благовониями, что довольно часто везли с собой торговцы на Олух, ударил в нос, заставил поморщиться.
Арана развернули к ним спиной и, не обращая внимания на заведенные за неё руки, стали горячей, смоченной в содержимом кувшина тряпочкой протирать кожу.
Та же участь постигла всю его спину, а потом и грудь, и живот, и руки.
Кожа, молочно-бледная, усеянная веснушками, стала казаться золотистой.
Сразу прошла волна слабости по мышцам, сил на сопротивление совершенно не осталось, глаза стали закрываться, веки словно свинцом налились — безумно захотелось спать.
От того, чтобы провалиться в блаженное беспамятство его спасало пугающее ощущение отточенного лезвия кинжала на спине.
Отрезвило его резкая, пусть и не особо сильная боль — не рана, но длинная, сочащаяся кровью царапина.
На его спине цветком расцветал чужой знак, с каждым лёгким, неглубоким надрезом сознание теряло связь с реальностью.
Царапин коснулась на этот раз, видимо для разнообразия, прохладная тряпочка — теперь на его многострадальную спину наносили краску, подчеркивая и оттеняя ими вырезанный символ.
Жжение и ощущение тёплой, такой жидкой крови текшей вниз, причудливыми разводами, наверняка, вплетавшейся в чужой знак.
Так и надо было?
Этого и добивались эти люди?!
Пусть всё уже закончится!
От резких ароматов полузнакомых трав кружилась голова и слезились глаза.
Безумно хотелось пить.
Но и пришедшая на смену всему этому безобразию тьма ему тоже подходила.
***
Солнце на вновь ясном небе казалось всевидящим оком. Плачущим кровавыми слезами, так горько его было от творимого людьми кошмара.
Арана вывели на площадь, посреди которой стоял Камень-жертвенник, он был готов ко всему, кроме того, что произошло.
Он был готов драться за свою жизнь — он должен был её Беззубику, и отдать её просто так… было бы глупо и просто обидно.
Но и смерти не боялся.
Вокруг собралась большая толпа — люди с предвкушением ждали этого занимательного действа — принесения в жертву Духам пойманного Чужака.
Многие удивлялись, что иноземцем оказался простой мальчишка — парни и старше него не всегда получали право называться взрослыми. А уж этот… Худой, бледный, на вид — совершенно беспомощный.