Она с некоторой печалью глянула на вившуюся спиралью лестницу — путь наверх обещал быть очень длинным.
Впрочем, по сравнению с уже пройденным расстоянием это было не так страшно.
Считать оставшиеся позади ступени было весьма занимательно — отвлекало от явно лишних в данной ситуации размышлений о том, что, собственно, происходило в данный конкретный момент.
От мыслей о происхождении этого странного мира.
От попыток понять смысл этого строения, его назначение.
Правда, на девятьсот тридцать седьмой ступеньке она сбилась со счёта, и начинать сначала не хотелось.
Ноги гудели от напряжения, в противовес дневной жаре, пробирающий до костей холод охватил её, и только постоянным движением она могла не позволить себе замерзнуть.
Вновь клонило в сон — как всегда зимой с ней бывало.
Ступени были шершавыми, чуть неровными и в некоторых местах потрескавшимися — они дышали древностью, как и стены.
Было невероятно темно — тусклый свет с улицы уже не добирался сюда, а до верха было ещё, по всей видимости, далеко.
Однако она почему-то всё видела.
Не так хорошо как днём, конечно, как при солнечном свете, но этого вполне хватало для того, чтобы не спотыкаться и не врезаться в стены.
Было невыносимо интересно, очень хотелось прочитать все эти цепочки символов, выбитых на стенах, но язык был незнаком, и понять его она не могла.
И это её сильно расстраивало — надписи сии наверняка приоткрыли бы завесу тайны, окутавшей эту башню в частности и мир в целом.
Ступени, почему-то сохранившие в себе тепло Солнц-Братьев и ещё не остывшие, всё-таки становились всё более холодными и ясно различимыми. Она не сразу поняла — вот она, вершина.
Она оказалась права — вид отсюда открывался действительно просто великолепный: при свете Братьев алые или багряные, сейчас под холодными лучами пески казались фиолетовыми, почти чёрными, и только в самой их глубине (для понимания этого ей пришлось несколько минут очень внимательно вглядываться в ночную даль) таилась прежняя багровость; горы так и остались плохо различимыми таинственными чёрными силуэтами, но смотрелись они внушительно и чуть пугающе.
Отдельных восторгов удостаивалось небо.
Густо-чёрное на первый взгляд, оно казалось чуть фиолетово-зеленоватым и красноватым на второй. Тысячи не имевших названия, но ясно ею различимых оттенков предстали перед ней.
Звёзды были крупными и очень-очень яркими, они словно виноградные гроздья складывались в чужие созвездия — причудливые фигуры, и внутри у неё теплилось странное, пугающее узнавание, словно она не в первый раз их видела.
Но всё это было ничтожно по сравнению с тем, что бросилось ей в глаза в первую очередь — Луны.
Именно луны, а не луна.
Громадный, намного больше привычных и двух остальных, тоже поражавших своими размерами, полумесяц висел едва ли ни в зените; вторая луна внушительным серпом повисла немногим выше горизонта и была больше похожа на громадную улыбку, скорее злую и насмешливую, чем добрую, но это все мелочи; третья луна оком странного монстра повисла за её спиной — чтобы увидеть ту, пришлось обернуться.
Луны были голубоватыми — их холодный свет заставил её поёжиться. А может дело было в сильном ветре, извечном спутнике высоты?
Верхнюю площадку башни украшал тот же круг, что и внизу — символы даже располагались так же по отношению к сторонам света — по крайней мере, где запад в этом странном мире, она, кажется, поняла.
Символы светились странным, розовато-фиолетовым огнём, бледным, но хорошо различимым в ночи, несмотря на то, что Луны светили очень даже ярко, и она с некоторой отстранённостью заметила, что в три разных стороны от неё падали три разные тени.
Стоило ей ступить на поверхность Круга, цепочки знаков загорелись ярче, намного ярче, даже ослепили её на миг, заставили зажмуриться, но не отшагнуть.
Когда она открыла глаза, то увидела перед собой тонкую девичью фигуру в странной одежде — девушка была укутана в сотканный словно из самой тьмы чёрный плащ с глубоким капюшоном, откинутым сейчас на спину, и её бледное лицо казалось совсем белым.
На этой молочной белизне горели не хуже символов под ногами её глаза — глубоким фиолетовым, с затаившимся в самой глубине венозно-кровавым, пряди чёрных, как воронье крыло, развевавшихся на ветру волос скользили по лицу, задевая нос, на мгновения закрывая глаза.
Да и само это лицо не могло не привлечь её внимания — то самое лицо, отражение которого она увидела в той самой чаше.
— Бойся забыть так же, как многие боятся вспомнить.
Голос девушки казался невероятно знакомым.
Ну конечно.
Ведь это её собственный голос.
Странная девушка подошла к ней, даже не попытавшейся отойди, попятиться, словно скованной невидимыми путами, и то был не страх.
Незнакомка коснулась её солнечного сплетения своими тоненькими пальчиками, и в груди разлилось тепло, растекшееся по венам, странный свет был ей практически виден — так реален.
— Главное — помни.
Девушка отошла, как-то вымученно улыбнулась и распалась тысячами красноватых искр, погасших на поверхности Круга.
Слова этой странной незнакомки были непонятными, но думать об этом сейчас не хотелось совершенно — у неё целая жизнь впереди, чтобы найти ответы, так почему бы сейчас не полюбоваться на такой, наверняка, прекрасный, только начавший теплиться рассвет?
Небо на одной стороне горизонта стремительно светлело, причудливыми красками смешивались дневной янтарь и уголь ночи, порождая совершенно умопомрачительные оттенки, которым она всё так же не могла дать имя — не было человеческих слов, чтобы описать их.
Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем из-за горизонта медленно выглянуло Большее Солнце, совершенно белое, без капли багровости, которой было щедро одарено всё вокруг.
Тени от гор, казавшихся в эти мгновения совершенно чёрными, причудливо упали на пески.
Между тёмными пиками промелькнули три крылатых силуэта, но она уже даже не удивилась — если всё-таки была жизнь в этом мире, если он был не окончательно мёртв, то это чуть-чуть успокаивало её — она не побеспокоила, не осквернила громадную могилу какой-то сверхдревней цивилизации.
Когда Меньшее Солнце стало неторопливо выплывать из-за горизонта, она уж была полна решимости — она знала, что делать.
Она стояла на самом краю верхней площадки таинственной башни, и в миг, когда второе солнце полностью выглянуло, и весь мир обдало жаром, словно уже был полдень, она сделала шаг вперед.
Удара она так и не почувствовала.
***
После своеобразного Ритуала Инициации, проводимого всякий раз при принятии в Гнездо чужаков и отсеивавшего всех недостойных, Стая Фурий приняла Арана, как родного. В принципе, так для них теперь и было — он стал для них носителем их крови и тайны.
Никто не смотрел на него как на чужака.
Воля погибшего брата для них была сильнее собственных предрассудков.
Фурия… Беззубик назвал его братом и дал имя.
Только теперь Аран осознал, насколько для Фурий это важно.
Боль ушла.
Знакомые, такие родные чёрные силуэты заставляли улыбаться, забывать обо всех собственных печалях — будущее вновь казалось таким близким и в то же время далёким, и приходило осознание, что впереди у него была целая жизнь, которую не стоило тратить на вечную бессмысленную скорбь.
Надо заметить, сначала Аран даже не понял, как именно Фурии будут его учить, и главное — чему? Но потом все вопросы ушли на второй план.
Надо просто жить.
Это уже не мало.
Адэ’н выделила Арану личную пещерку с наказом обживать её — в ближайшие годы она станет его домом, после чего Старейшина решила разъяснить некоторые моменты, которые его так беспокоили.
Например, что ему нужно будет выбрать Напарника из Инициированных, прошедших Великое Странствие Фурий — в одиночку он, всего лишь человек, просто не справится.
У всех Людей-Стражей всегда были Напарники из Фурий, реже — из других драконов, но это были скорее исключения из правил, ведь только у Детей Ночи была настолько сильна и развита связь Разума и Души.