Ну и попутно, конечно, собирать ягоды, если девочки наткнутся на них.
Лада восприняла идею со своим извечным энтузиазмом, радуясь возможности пойти в лес — там в это время года было прохладно, несмотря на духоту полян, и фиолетово-розовые ковры цветов так и просили, чтобы их сплели в венки.
Марья была не так обрадована этим известием, заметив состояние Мирославы, и потому очень беспокоилась за свою подругу — девочка всегда была сама не своя после своих вещих снов, но в этот раз она была словно в другом мире — рассеянная и задумчивая, она несколько раз почти споткнулась, и от падения её спасали только подруги.
Пока девочки собирали на неожиданно найденной полянке ягоды, Мирослава, поправив пучки-букетики собранных трав, пошла к понравившемуся ей кустику с мелкими фиолетовыми цветами и изумительным запахом — эту траву очень часто мать заваривала ей с братом зимними вечерами.
Среди стройных березок было не трудно заблудиться, а потому девочки решили далеко не уходить — как только солнце перестало напекать, они пошли назад, домой — с полными корзинами и пучками разных трав в руках.
Вручая брату горсть ягод, Мирослава видела улыбку в его глазах и смеялась сама.
Да, Змей и юноша пугали её, но они были где-то далеко, за морем, а она — здесь. Рядом с Радмиром, который ни за что не даст свою сестру в обиду никакому Змею.
Пусть и ни Зверь, ни мальчик не казались злыми…
***
Стоик тоже не находил себе места. С одной стороны, его разрывала жалость к непутёвому сыну, с другой — злость на него же, а также боль утраты товарищей, хороших, верных солдат…
Где их сыщешь нынче, верных-то? Каждый и мать родную продать готов.
Боль, вина, злость, а также сотни других чувств, не имевших названия, переполняли вождя славного племени, но он держал их в узде, как резвого и чересчур норовистого скакуна. Но по его несказанному, так и не озвученному приказу Иккинга не убили.
Никто не посмел возражать вождю, возможно, просто его не поняв.
Или не пожелав понять.
В племя Иккинга, естественно, обратно не примут уже никогда, не смогут смотреть, как на равного.
Такова была природа людей — не все они умели прощать. И особенно тех, кто просто ошибся, по неопытности сбился с пути, по глупости. Своими необдуманными действиями он сам обрубил нить, тянувшуюся к ним, сам сжёг все мосты, ведущие назад.
Можно ли винить мальчика за содеянное? Можно ли его проклинать за то, что они сами не досмотрели, за своё, а не его, упущение?!
Но всем плевать на это.
Люди всегда старались переложить свою вину на кого-то, особенно, если они эту вину осознавали, а с кандидатурой выбранного виновника все были согласны.
По мнению Хулиганов, Иккинг знал, где находился дракон, мог его убить, мог предотвратить столько смертей, но не сделал этого, причины уж тут не важны.
В Кровавую Ночь Стоик потерял двоюродного брата — отца Сморкалы. Тот закрыл собою своего непутёвого сына, зазевавшегося во время боя… Если бы этот недоумок был внимательнее, если бы не отвлекался на Астрид…
Йоргенсон был бы жив.
Брат, последний его родной человек был бы жив!
Вот такая вот шутка судьбы — одно неверное движение ломает жизни людей.
Стоик и отряд викингов отправились в овраг, где всё произошло. Вождь хотел, чтобы его привели в порядок. Странное желание, но перечить ему — себе дороже. Никто и не перечил.
— Стоик! — подбежал к вождю один из воинов. — Иккинга нет в Овраге!
Он, запыхавшийся, напуганный, с непонятными эмоциями смотрел на Стоика. С одной стороны — страх перед наказанием, с другой — предвкушение чего-то.
И второе раздражало Стоика намного больше первого.
— Я вижу, — последовал хладнокровный ответ вождя, оглядывавшего вчерашнее поле битвы.
Там уже не было тел, их забрали и похоронили. Как было положено, в погребальных ладьях, нагруженных всем тем, что пригодится павшим в Вальхалле.
Только вокруг одного трупа с пророчившим беду карканьем кружили вороны, не смевшие притронуться к мёртвому дракону.
Плохой знак.
— Прикажешь его искать? — вывел из раздумий Стоика тот же воин.
А был ли смысл искать Иккинга?
Он не позволит найти себя, лес он знает лучше всяких охотников, все, как один, не решавшихся заходить дальше, чем на два-три километра в чащу, опасаясь неприятной встречи с драконами.
Выживет — молодец, погибнет — сам виноват.
Дороги назад у него всё равно нет.
— Зачем? — всё тем же несколько безжизненным тоном спросил вождь.
Ему было грустно. Он вчера потерял сразу двух родственников, остался совсем один.
Если бы не эта трепетная любовь к погибшей жене, он бы без раздумий женился во второй раз, завёл бы себе семью, как и полагается лидеру племени… У него, быть может, появились бы дети, наследник, желающий править островом, сильный воин…
Но Иккинг, не желавший видеть в доме мачеху, всегда невольно останавливал вождя от такого шага.
И он всё делал для сына.
Он ведь очень любил его, продолжение Валки, её кровь и мысли, несмотря ни на что, а потому его поступок очень огорчил Стоика.
Он ведь оберегал Иккинга, не ограничивал его в интересах, не заставлял, как отец Сморкалы своего сына, днями напролёт тренироваться, пресекая любой интерес…
Он даже разрешал Иккингу гулять в лесу, учил сражаться на мечах, а когда тот стал проявлять интерес к изобретению оружия, отдал в кузню к Плеваке, позволив сыну развиваться в этом направлении, изобретать…
Неужели Иккинг этого не замечал?
— Его же надо поймать и казнить! — с неким глупым воодушевлением, непонятным Стоику, сказал воин.
Он словно желал угодить вождю, поймать предателя, чтобы Обширный больше не убивал одним своим грозным взглядом, одним хмурым выражением лица. Возможно, потрёпанный жизнью вояка думал, что именно побег предателя сейчас заставил мужчину словно постареть на несколько лет.
— Охота тебе возиться? Думаешь, он долго проживёт в лесах? Первый дикий зверь или первый встреченный им дракон выполнит вашу работу за вас.
Стоик соврал.
Он знал, что сын выживет.
Верил в это всем своим отеческим сердцем.
Желал этого.
Желал своему непутёвому сыну всего самого хорошего, чтобы он исправился, всё понял, нашёл хорошую судьбу!
Он выживет и, возможно, будет мстить.
Хотя за что?
Урок вчера преподали не только викингам. Иккинг наверняка понял, что в племени ему больше нет места, но, главное, с драконами больше дружить не будет. Примкнёт к какому-нибудь племени, повзрослеет, женится, проживёт жизнь нормального человека.
Просто не на Олухе.
А, быть может, он, душа ветряная, так не любящая насилие, станет торговцем, будет плавать по островам, дарить людям радость, привозя новые товары или просто продовольствие…
Он ведь парнишка смышленый, поймёт что к чему, сумеет построить себе хорошую судьбу странника или, например, кузнеца. Он ведь так хорошо ковал…
— Как скажешь, вождь, — кивнул воин и поспешил удалиться, поняв, что его высказывание сделало вождя ещё более хмурым, и почувствовав укол вины за это.
— Хотя… Постой! — окликнул его Стоик.
— Слушаю, — с готовностью вновь оказался рядом с ним тот, желая поскорее исполнить поручение и более не мозолить глаза Обширному.
— Похороните дракона, — последовал короткий и несколько странный приказ.
— Что?
— Я сказал, похороните дракона, — спокойно повторил Стоик. — Он пусть и редкостный дьявол, которого мы, слава богам, прикончили, однако сражался храбро, защищая не только себя, но и своего… друга. Я ненавижу этого дракона, как и все вы, но он достоин некоего уважения. Похороните эту тварь.
***
Горы темнели на горизонте слегка размытым силуэтом, холодным и неприступным, и словно погружённым в голубоватую дымку. В ту сторону никогда не отправлялись всадники соседних племён, оттуда никогда не возвращались храбрые в собственной отчаянной глупости воины чужаков.