Хмурые вершины казались крохотными с такого громадного расстояния, на котором их племя находилось от подножия священных Чёрных Гор, — границы обитаемых земель.
На территорию святыни не заходили люди — всадники зорко следили за этим.
Говорят, её народ произошёл не от волков, которых возвели теперь в культ и почитали все племена на востоке, севере и западе, а от великих Крылатых Змеев с далекого юга, которые жили в священных горах.
И покой своих предков они стерегли постоянно, жестоко пресекая любые попытки иноземцев попасть на священную землю.
Девушка ещё раз хмуро окинула горизонт взглядом — её долг, как воительницы, как защитницы древнейших традиций, состоял в том, чтобы Чёрные Горы и дальше продолжали оставаться неприкосновенными: все, кто посмеет отправиться туда, — умрут.
И она поможет им быть низвергнутыми в бездну.
Как и её братья и сёстры.
Как и верный Таир, жарко выдохнувший и нервно переступавший с ноги на ногу, готовый по первому приказу своей всадницы броситься вскачь, обгоняя соколов и даже сам ветер.
Айша ласково потрепала коня, повернувшего к ней голову и глянувшего своими большими, умными глазами, по щеке, тихо прося подождать.
Её час ещё не настал.
***
Когда первые лучи солнца коснулись верхушек деревьев, окружавших Овраг, Иккинг был уже давно на ногах. Он ещё глубокой ночью, на протяжении которой он находился в странном пограничном состоянии — между сном и безумной, ужасающей реальностью — уже после того, как последние тела забрали из Оврага, нашёл в себе силы подняться.
Его поношенная одежда была порвана в нескольких местах и заляпана грязью и кровью, царапины и ссадины надоедливо ныли, в голове была только гудящая пустота, но болела она, голова, словно по ней хорошенько приложили дубинкой. Возможно, так и было, а он просто не запомнил.
Он уже не понимал, что же ему приснилось, а что было на самом деле. Сон и явь затейливо переплетались между собой, путая, пугая и приводя в ужас.
Одно было ясно точно — Беззубика больше не было.
Однако, грязная кожа, покрытая кровавой коркой ощущалась крайне неприятно. Так было точно нельзя оставлять! Иккинг с тоской глянул на пруд. Как ни странно, но только он остался не тронут. И если смотреть именно с этого ракурса, то кажется, словно ничего не случилось…
Иккинг подошёл к кромке воды, наклонился и ополоснул руки.
И ещё.
И ещё.
И ещё несколько раз.
Иккинг с остервенением оттирал свои руки от крови бывших соплеменников. Словно именно эти алые разводы на воде, постепенно растворяющиеся так быстро, символизировали очищение от грехов.
Но это была иллюзия.
Отмыв руки настолько, насколько это вообще было возможно, Иккинг вновь наклонился и зачерпнул воды, уже чистой, ведь кровь уже рассеялась. Он принялся с тем же остервенением оттирать лицо.
Чистое, оно оказалось неестественно бледным. Даже для этих северных земель. Кожа приобрела нездоровый сероватый оттенок, ну, или это просто так казалось в сумраке предрассветного леса. Веснушки, ещё один предмет насмешек со стороны сверстников, казались черными точками.
И ещё что-то неуловимое в нём поменялось…
Иккинг внимательно смотрел на своё отражение, видное несколько смутно, но никак не мог понять, что же в нём все-таки изменилось. Всё тот же нос, всё те же тонкие губы, всё та же худая, словно девичья, шея. Всё те же глаза. Только покрасневшие, воспалившиеся от пролитых слёз.
Или же не те?
Они были бесцветными, серыми, словно безжизненными… Или это лишь видение, вызванное сумерками?
А! Вот оно что — седая прядь волос, чисто-белая, как свежевыпавший снег, «украшала» левый висок. И вообще — лицо осунувшееся, словно враз похудевшее.
Задумчиво оглядев себя, Иккинг с сожалением понял, что от идеи отстирать одежду он должен отказаться. Она была слишком истрепанной и стирки просто не пережила бы.
В голове мелькнула мысль о том, что нужно как можно скорее покинуть овраг, ибо кровь непременно привлечет хищников, а их внимание сейчас нужно в последнюю очередь.
Благо, у него хранилась здесь сменная одежда, на подобные случаи. Ой, как звучит-то… «На подобные случаи!» Разве мог он предположить, что подобное произойдёт? Что в один миг он лишится всего — дома, друзей, семьи, всего племени, лучшего друга… Что он окажется один против всего огромного мира?!
Сил почти не было, как и желания жить.
Зачем ему это глупое существование, еда ради еды, тепло ради тепла? Но сдаваться теперь нельзя просто из принципа — раз его сразу не добили, значит, и не собирались.
Ему дали шанс.
Призрачный намёк на то, что отцу не всё равно.
Глупо упускать эту возможность.
Щемящее чувство застыло в груди, защекотало в горле, но слёз не было. Кончились они, слишком много вчера их пролилось. Не было мыслей, один сплошной гул. Монотонный, не раздражающий, не отвлекающий, а наоборот, даже помогающий сосредоточиться.
Все эмоции отошли на второй план и полностью перестали играть главные роли. Хладнокровие овладело разумом юноши, все делалось им словно на автомате.
Без мыслей.
Без эмоций.
Иккинг, до боли стиснув кулаки, постоял несколько мгновений на месте, прикрыв глаза. Досчитав до десяти, он открыл их и решительным шагом направился к телу дракона, отогнав обнаглевших выше всякой меры воронов.
Сжав зубы так, что они только чудом не начали крошиться в пыль, но не позволив себе закричать, Иккинг в последний раз коснулся спины погибшего друга, погладил.
— Ты говорил, что драконы верят в Небесных Странников, приносящих и забирающих души, — прошептал он, — и в то, что смерть — лишь черта, отделяющая наши деяния от их результата.
Иккинг через силу вздохнул, стараясь подавить вновь поборовшие куда-то девшееся хладнокровие слёзы. Глаза резало от боли, безумно хотелось пить, и потому он не мог позволить себе плакать.
Не сейчас.
Только не когда в любой момент могли нагрянуть его соплемен… Викинги. Надо было привыкать называть их только так и не иначе.
— Я хочу верить в то, что это правда, в то, что каждый из нас вернётся в этот мир и заново пройдёт Бесконечный Путь. Прошу, прости меня за то, что не могу тебя похоронить по положенным обычаям, со всеми обрядами. Даже без них не могу. Это привлекло бы слишком много внимания.
Невыносимая, сводящая тоска порывалась разорвать его душу в клочья, но именно поэтому юноша затолкал ее подальше, забываясь в проблемах насущных.
— Прощай, брат, и покойся с миром… До встречи в Великом Странствии!
На земле лежала одна, самая крупная чешуйка.
Он подобрал её.
Вот он — символ столь короткой, но столь прекрасной дружбы. Символ тех дней, которые никогда не вернуть. И символ вины.
Иккинг, убрав в надёжное место странно тяжелую, будто каменную, чешуйку, пошёл в сторону нагромождения камней, за которым спрятана была корзина со всем необходимым для побега.
Они ведь чуть-чуть не успели.
Совсем не много.
Зато в корзине всё собрано.
Делать нечего, придётся уходить в лес. На другой стороне острова, противоположной местоположению деревни, есть сеть пещер. Берег там скалистый, под поверхностью воды множество острых камней. Туда не добраться на лодке или ладье. То, что нужно.
Иккинг выбрался из Оврага с той самой корзиной за плечами, окинул его взглядом, словно прощаясь.
Хотя, почему «словно»?
Он действительно прощался.
Со своей прежней жизнью. Со временами, когда он знал, что может произойти завтра, когда он был другом и сыном.
Теперь он — изгнанник.
Теперь у него была лишь одна дорога.
Рассветный лес воистину прекрасен. Так интересно наблюдать за тем, как просыпаются звери и птицы… Сначала на много километров вокруг слышны только шелест листьев, задаваемых лёгким, прохладным ветерком. Потом становятся слышны тихие переливы песен самых ранних пташек. И с каждой минутой, вместе с освещающими утренний лес лучами солнца, оживал и лес, наполняясь звуками.