— Почему ты плачешь, детёныш?
— Если судить по твоей логике, то я лишился своей стаи, — через силу прошептал Иккинг, пытаясь преодолеть вновь вставший в горле комок.
— Неужели Фурия погиб?
Чужой шок и неверие обожгли нервы. И сразу такая сбивающая волна сострадания окатила его, столько искреннего сожаления… Словно бы сестра плакала по погибшему брату. Или мать по не вернувшемуся из боя сыну — он часто видел таких вмиг постаревших, но всё ещё не до конца поверивших в произошедшее горе женщин.
— Он защитил меня, — с горькой, болезненной гордостью за друга сказал юноша.
Действительно защитил.
Отвлёк на себя внимание, перевёл гнев викингов на себя, делая всё, чтобы «дикие, злобные люди» не обидели его друга, не навредили ему.
У Иккинга никогда не было старшего брата. Говорят, Валка, мать Иккинга, была беременна, но первенца своего потеряла. Причины этого несчастья остались в тайне, и никто никогда не говорил с ним на эту тему. Но известно только одно — первый, так и не появившийся на свет ребёнок, погиб не от драконьих когтей и клыков, а от людской, не знающей пощады стали. Потому же родители изначально дико боялись за него, за Иккинга, родившегося раньше срока.
Разве что Сморкала мог ещё хоть как-то быть назван братом, но он был не настолько и старше, да и был только троюродным. С его стороны никогда не было проявлено родственных чувств, он с презрением и насмешкой относился к Иккингу, подначивая на подобное отношение к нему и остальных ребят. Хотя юноша всегда радовался успехам Сморкалы, как и остальных своих соплеменников.
Но так к Иккингу никто не относился. Даже не снисходительно-покровительственно, а… Он не знал, как это назвать.
За считанные недели Беззубик открыл ему больше, чем люди за пятнадцать лет.
Он отдал свою свободу, свои знания, свои тайны и даже свою жизнь… А взамен Иккинг не мог дать ничего, кроме собственной преданности и великой благодарности…
— Тебе больно… — это был даже не вопрос, это было утверждение. — Не печалься, отпусти его. Беззубик уже предстал перед Небесными Странниками и продолжил свой Путь в новом своём воплощении. Возможно, вы ещё встретитесь. По крайней мере, За Чертой вы точно найдёте друг друга.
Да, Иккинг помнил, как рушился его мир, когда Беззубик рассказывал о вере драконов. О Небесных Странниках. От мысли о том, что ни Одина, ни Тора, ни Локи, ни Хель, ни самого Асгарда не существовало, ему становилось как-то пусто внутри.
Всё, во что он искренне верил, оказалось ложью.
Заблуждением.
Конечно, он знал о том, что южане верят в других богов, а многие люди с Большой Земли и вовсе в одного Бога. Но это были только разговоры, только слухи и сплетни…
Подобные мысли приводили в ужас и одновременно заставляли чувствовать некий столь же ужасающий, иррациональный восторг. Он в тот миг ощущал себя едва ли не пророком, носителем древнего и тайного, недоступного большей части живых, Знания…
Набатом гремели в голове слова Беззубика.
Не было смысла приносить все те кровавые жертвы, столь часто практиковавшиеся у множества самых разных народов, не было смысла молить своих божеств о помощи — их просто не было. Они бы никогда не пришли и никому бы не помогли.
Кровь убитых во славу богов была пролита зря.
Как и всегда.
Верить в то, что мёртвые не будут пировать в чертогах Вальхаллы вместе с прославленными воинами прошлого, а вернутся в мир уже другими людьми с другими именами, было проще.
И легче.
Мысль о том, что Смерть — не конец, а лишь передышка, небольшая остановка, исцеляла душевные раны.
И Иккинг отказался от Богов, всем сердцем поверив в Небесных Странников. И это небольшое напоминание согрело душу, помогло вновь вскрывшимся ранам в душе обратно затянуться. Ничего не было кончено — всё было ещё впереди.
— Спасибо, — прошептал Иккинг, уткнувшись и обхватив шею драконихи, обняв.
— Детёныш не должен быть один. Пошли со мной, — вдруг сказала Змеевица. Какая нежность, какая жалость исходили от неё…
— Да, забери меня отсюда! — воскликнул Иккинг, увидев свой шанс начать новую жизнь и не желавший его упустить.
— Конечно, малыш. Кстати, меня зовут Айвайин’ик.
— Как?
— Зови меня просто Айва, полное имя предназначено для чужаков, — осознав свою оплошность ответила Айва. — Ты теперь часть моей семьи, верно, малыш? Как тебя называть?
Хороший, однако, вопрос.
Юноша хотел было сказать имя, данное ему от рождения. Тем более что он продолжать мысленно называть себя Иккингом. Ну не мог он просто избавиться от этого имени!
Но Иккинг погиб в том проклятом овраге, остался рядом со своим мёртвым другом. А тот, кто сейчас сидел рядом с Айвой, не был Иккингом. Точнее, был не совсем им.
Имя — последнее, что у него осталось от семьи.
От матери.
Ведь именно она провела ритуал имянаречения. Но он её даже не помнил. Знал её только по рассказам отца и Плеваки. Но Беззубик… Он совсем недавно был так близко. Он никогда не исчезнет из его памяти!
Вдруг юноша вспомнил, как Беззубик иногда называл его Аран.
«Вод! Вод’ика Аран!»
Эти странные слова слишком часто замещали его собственное имя.
Они были словно оговоркой. Словно он обращался не к нему или просто перепутал имя… Это странное, непривычное имя прочно ассоциировалось с теплыми днями в овраге, с первым полётом…
— Называй меня… Аран, — наконец произнёс Ик… Нет. Теперь уже точно Аран. Надо было привыкать к новому имени.
— Аран? — чему-то сильно удивилась Айва. — Замечательно!
Аран встал и пошёл к своей корзине с вещами, подхватил её, вернулся…
Змеевица внимательно следила за юношей с нескрываемым интересом. Она не хотела признаваться даже себе, но ей были безумно интересны люди. Их повадки, привычки. Она, конечно, расспрашивала родителей, но они тоже не могли ответить ей на её вопросы.
На улице сгущались сумерки. Вечерняя свежесть приятно холодила кожу. Аран пытался понять, сколько же времени прошло, но так и не придя к однозначному выводу, он махнул на это дело рукой.
Змеевица вновь присела и приглашающее указала головой себе на спину. Юноша только кивнул и, поправив лямки своей корзины, ловко взобрался на спину к Айве.
***
Мирослава, бледная и растерянная, вышла на улицу — кошмары не желали прекращаться, мучая девочку каждую ночь, не давая ей нормально спать. Девочка осунулась, летнее солнце словно и не касалось её кожи, не оставляя на память и следа загара, которым могли похвастаться любые ребятишки, да и взрослые тоже.
Несколько месяцев прошло с того момента, как ей почти каждую ночь стали являться во сне Юноша-Всадник и его Крылатый Змей.
Но в эту ночь вероятности вновь взбесились, отсекая навсегда десятки не самых плохих, а даже весьма счастливых вариантов, и в каждом из оставшихся были беспросветное отчаяние, безысходность и невыносимое, кричащее одиночество Юноши.
Крылатый Змей мёртв.
Это Мирослава поняла без особого труда. Да и как ещё можно было интерпретировать мёртвого, расчленённого Змея и плачущего перед ним на коленях, кричащего и вырывающегося из рук людей Юношу?
Если раньше половина вероятностей была зелёно-голубой с редкими вкраплениями жёлтого и серого, то теперь почти все варианты были чёрно-алыми, с теми же серыми пятнами, только серый этот был не серебро — пепел сожженных островов и селений.
Было страшно.
Добрый Юноша в её видениях превращался в кровавое чудовище, по ошибке называемое человеком, убивавшего без малейшего зазрения совести любого, кто вставал у него на пути. И не было от него спасенья, не было Витязя, способного ему противостоять…
И самое ужасное — такое поведение было совершенно не свойственно прежнему Юноше.
Но его сломали.
Убили вместе с его Крылатым Змеем, оставив только по глупости считаемую живым человеком оболочку.
Было страшно наблюдать за рождением Монстра и не иметь возможности хоть как-то этому помешать — теплом и лаской, добрым словом и искренней поддержкой в столь трудный миг.