Всю неделю Васю Колуна по хутору из дома в дом таскали. Всем интересно послушать, хоть и не верилось, потому что похоже на сказку.
— Камеры есть на двоих, на одного, на четверых. Мы жили двое. Туалет, умывальник, душевая, горячая вода круглые сутки…
— Вот дают! А у нас баню закрыли, и, видать, насовсем.
— Правда, туалет и душ — совмещенные.
— Это как? На всех вместе, в коридоре?
— В каждой камере. Но унитаз и душ в одной комнате. И в каждой камере цветной телевизор. Одиннадцать программ показывает.
— Сколько?!
— Одиннадцать.
— Обнаглели… — вздыхал кто-то. — Тюрьма называется.
— Хочешь — мультики смотри. Отдельная программа. Хочешь — футбол, хоккей, другой спорт. И детективы, там все понятно: бух-бах! Хоть круглые сутки гляди, не запрещается. Так же в каждой камере — холодильник.
— А чего там холодить? — интересовались.
— Как чего… В магазине чего купил. Магазин каждый день работает. И выбор не то что в сельпо. Чего нет, заказываешь, назавтра привезут как штык.
Для этих бесед, для расспросов — в том ли, другом доме — обычно устраивались на кухне. Бутылка-другая на столе, закуска: квашеная капуста, соленые огурцы да помидоры, холодец, сало. Выпьют и слушают. А курить мужики выходили на волю. Иначе надымят — крыша поднимется.
— Днем все камеры — настежь. Ходи гуляй по этому, по другим этажам. Хочешь, иди в спортзал, тренируйся. Там — оборудование: штанги, гантели, тренажеры. Дорожка такая, как транспортер. Бежишь, бежишь, а все вроде на месте. Велосипеды. Теннис настольный. Не хочешь спорт, иди в библиотеку. Книжки — на всех языках. И на русском есть, я брал.
— А вас там много ли русских-то было?
— Один я. С Украины — полно, с Румынии, поляков много, чеченов, азербайджанцев. А из России — я один.
Вася сидел у стола — за почетного гостя: круглолицый, спокойный. Понемногу выпивал. Закусывал холодцом и говорил:
— Вот холодца там нет. Чего нет, того нет. А остальной жратвы — от пуза. Утром обязательно йогурт.
— Чего-чего?..
— Йогурт. Вроде кислое молоко, но сладкое, с фруктовыми добавками.
— Ох и брешет… — негромко, но явственно сквозь зубы цедил Николай Мазаев. Он по всем хатам за Васей Колуном таскался, пытаясь разоблачить.
— На завтрак — йогурт, — спокойно продолжал Вася. — Колбаса, сыр, кофе, само собой, хлеб.
— У-ух и брешет… — шептал Мазаев.
Вслух говорить он уже не решался, боялся, что прогонят, как в первый вечер, когда он устроил скандал. Вывели его тогда мужики и домой отправили.
— Все это — без нормы, от пуза. В обед — густой такой суп дают, суп-пюре. Гороховый, овощной, вроде нашего борща. Потом — мясное с гарниром и фрукты.
— А шампанского не было? — не выдерживал Мазаев.
— Танцы были. Несколько раз. Под оркестр. Мужиков и баб вместе выпускали. Танцевали. И тогда давали вино и пиво.
— Ну ты же брешешь?! Какие еще в тюрьме танцы!! — не мог сдержаться Мазаев.
— Николай! — предупреждали его. — Иди покури.
Мазаев послушно выходил. И уже там, в коридоре ли, во дворе, кому-нибудь из мужиков доказывал яростно:
— Ведь явно он брешет! Я — лично, от звонка до звонка… И в показные лагеря попадал, есть такие, туда иностранцев возят. Но там… Не дом отдыха! И не детский сад! Та же пайка! Он брешет!
Худой, морщинистый, Николай кидался то к одному, то к другому. Глаза его аж горели.
— Ну и пусть брешет, — успокаивали его. — А может, и правда. Капитализм…
— Там — еще хуже нашего! Там — полиция! Все — амбалы!! Брешет он…
А вот другие верили. И удивлялись. Особенно бабы. Да и как не удивишься!
— Если не работаешь, то все равно дают пятьдесят марок в месяц на карманные расходы. Хватает… А если работаешь, то триста марок — это самая маленькая зарплата, меньше не бывает. Это когда ходишь двор убирать. Работают в саду, в теплице, у кроликов, в прачечной, в мастерских. И пятьсот, и семьсот марок можно получить.
— А если по-нашему — это сколь?
— Ну, считай… Марка — это десять или двенадцать рублей. А сейчас и больше. Пятьсот — значит, более пяти тысяч, шесть ли, семь.
— Новыми?
— Ну а какими же?
— Шесть миллионов старыми?
— Да.
— За месяц?
— Конечно.
— Да за такие деньги двух дойных коров можно купить!
— Быка два года кормишь, а за него и полторы не дадут.
Поднимается шум и крик. Потому что такие деньги… Каких не видали. По двести, по триста рублей получка, да и та — лишь в уме: пишут в конторе ведомости, а денег какой уже год не дают.