Моя замечательная мама, будто веник с моторчиком, — по врачам, по магазинам, по аптекам, и, гляжу, уже сетует, что к молочной кухне не приписывают. Конечно, кто ж туда припишет перекати-поле без роду, племени и документа! Этой кухни на проштампованных детей-то не хватает, мамаши на ее пороге зубами грызутся за место… знаем, писали злобную публицистику. Девочки полмесяца отроду как бы нет на свете. Она — фантом. Фантом плачет ночами, будто осознает все свои проблемы, а мама его укачивает. Я тем временем курю на лестнице (спать под крик несуществующего существа довольно проблематично) и голову ломаю. А один раз, накачавшись дымом, как клещ кровью, с надутой головой вернулась в квартиру и взяла малышку на руки. Вот прикол — она уснула быстрей, чем у опытной мамы! С того момента мне почему-то стало думаться так: у меня есть ребенок!
Мы ее прозвали Кнопкой.
А штрихи моей биографии, не связанные с Кнопкой, все то, что раньше было важным, теперь кажется мишурой. Хотя от этой мишуры многое зависит…
Оскомину набившая диспозиция: я в кабинете главного редактора докладываю обстановку.
Дядя Степа цедит сквозь сигарету:
— Это твои проблемы. С тебя мелодрама и заметка о переменах в горсовете, — и утыкается в гранки моржиными усами. Аудиенция окончена.
— Отлично, — говорю его почтенным сединам с высоты каблуков, — тогда я в мелодраме про себя и напишу. Мне ребенка подкинули — вы представляете, какой сюжет!
В нашем до боли родном, до изжоги прокуренном кабинете Игорь Елкин слушает меня издевательски внимательно, как клиента с психопатологией, а потом начинает глумиться на плоскую тему: а может, это все-таки твой ребенок? Я посылаю его в пень, а вместе с ним — весь наш мужской коллектив, неделикатный и жизнерадостный.
В контексте статьи о службе опеки и попечительства меня оплескивает озарением: там же работает одна душевная баба, которая все знает, всех видела, ничего и никого не боится, даже журналистов!
Кинув недописанную публицистику, я — в линолеумно-фанерный коридор службы опеки и попечительства, а там очередь. Вообще-то я хорошо воспитана, но не сегодня. Красную книжку наперевес — и ходу сквозь шеренгу потенциальных усыновителей:
— Граждане, не волнуйтесь, пропустите, без паники, без возражений… — тук-тук-тук под табличку «Инспекторы». — Нина Семеновна, можно к вам?
У Нины Семеновны очки вместе с глазами лезут на лоб, и в каждой линзе — встрепанная я.
— Инна!..
— Нина Семеновна, вы мне очень нужны.
— Пойдем выйдем!
На улице — теплынь, благоухание, зеленое марево. Свернули за угол. Я закурила.
— Рассказывай!
И я захлебнулась прямой речью, и где-то на середине тирады обнаружила себя плачущей. Началась нервная икота и спазмы в горле, перевитом дымом. Потому что начала, дура, с конца: как мама открыла дверь и увидела ее в коробочке. Синевато-бордовую, мокрую, страшненькую. Бедная Нина Семеновна восемь раз вынуждена была поинтересоваться, что к чему. Я провыла эмоциональную часть и перешла к фактографической. Представьте себе фабулу романа эпохи сентиментализма, где непонятая в любви героиня рожает ребенка от легкомысленного соблазнителя, упорхнувшего вдаль по жизни, и, томимая противоречивыми чувствами, оставляет плод несчастной любви сопернице, которую чает счастливой, — а я все это выдавала всерьез. Закончив сетованием — мол, в лубочном средневековье с формальностями было проще, типа, поклянешься на распятье, что не предашь это дитя, и оно твое с потрохами, а мне вот как поступить, чтобы наверняка?..
— Постой, так это тебе оставили ребенка?
— Ну а я о чем!
— Инна, срочно тащи его сюда, я созвонюсь с Натальей Викторовной из дома ребенка, эту девочку у тебя примут безо всяких яких, как подкидыша. А ее письмо порви. Ты знать не знаешь, чей ребенок, почему он под твоей дверью оказался…
— Нин Семен! Теоретически: я могу удочерить девочку?
— А оно тебе надо?
— Ну все-таки объясните…
Объяснила. О величие непостижимого абсурда нашей родины! Дитя, скажем, своей лучшей, любимейшей, безвременно усопшей подруги, даже если она письменно завещала его под мое покровительство, я могу принять под крылышко лишь в единственном случае — когда у малыша нет на всем свете никаких родных. Или когда они официально отказываются от опекунства и прав на малыша. Тогда я могу ходатайствовать, чтобы эти права передали мне. Могут передать, могут отказать… и вообще, суд разберется, если дело сомнительное…