Карлсон в душе начал успокаиваться; ему пришла мысль, что быть представителем мызы не лишено преимуществ, но он еще был слишком заинтересован, чтобы променять свой пыл на что-то еще неизвестное; ему хотелось прежде чем соглашаться на эту сделку, получить на чаек.
— Таким, как я здесь хожу, я туда ехать не могу, а хорошего платья у меня нет,— сказал он, забросив таким образом удочку.
— Платье совсем не так плохо,— заявила старуха,— а если дальше ничто не помешает, то уж мы дело обсудим.
Двигаться дальше в этом направлении Карлсону не хотелось; он предпочел променять неопределенное обещание на определенное. После различных возражений старухи ему также удалось добиться того, что Норман как человек, необходимый для того, чтобы точить косы, и для исправления сенных весов, останется дома, тогда как Иду в Даларё повезет Лотта.
Было три часа утра в самом начале июля. Уже из дымовой трубы клубится дым, и кофейник стоит на огне. Все в доме в движении. Снаружи на дворе накрыт длинный стол.
Косцы прибыли накануне к вечеру и провели ночь на сеновале и в сарае. Двенадцать прибывших из шхер, вооруженных косами и точильными камнями, в белых рубашках под жилетами и соломенных шляпах, расположились группами перед стугой.
Вот старик из Овассы и старик из Свиннокера, сгорбившиеся от постоянной гребли; вот старик из Аспо с длинной геройской бородой, выше других на целую голову, с глубоким и грустным выражением глаз от вечного одиночества среди открытого моря и от несказанного, безропотно перенесенного горя; вот житель Фиаллонгера — угловатый и полуискривленный, как морская сосна, растущая там на последней шхере; вот этот — из Фиверсатра, худой, выветренный, сухой, как кофейное зерно; вот судостроители по ремеслу из Кварноера; вот первые охотники на тюленей из Лонгвикскара; а вот поселянин из Арно, с сыном.
Вокруг них и между ними движутся девушки, с выпущенными рукавами рубах, со связанными на груди платками, в светлых бумажных платьях и с платками на голове. Они сами принесли с собой заново выкрашенные во все цвета радуги грабли.
Кажется, что они собрались для праздника, но не для работы. Старые щелкали их пальцами по талии и обращались к ним с задушевными словами. Но парни пока ранним утром держались в стороне; они ожидали вечера с его сумерками, с танцами и музыкой, чтобы начать свои любовные заигрывания.
Солнце уже с четверть часа как взошло, но еще поднялось недостаточно высоко над верхушками сосен, чтобы осушить росу на траве. Бухта сияла, как зеркало, окруженная теперь светло-зеленым камышом; среди гоготанья старых уток раздавался писк недавно вылупившихся утят; там, в стае уклеек, вылавливали себе рыбок чайки, как бы плывущие на парусах, большие, ширококрылые, снежно-белые, как гипсовые ангелы на церкви, в дуплах дубов проснулись сороки и заболтали и загалдели о большом количестве белых рукавов рубашек, которые они увидели возле дома; в кустарнике закуковала кукушка, так страстно и неистово, как будто при появлении первого стога сена настанет конец времени сватовства; внизу, на ржаном поле, стрекотала и трещала луговая трещотка, а наверху, на горе, прыгала собака и приветствовала старых знакомых.
Белые рукава рубах и белые кофточки сияли при свете солнца, застилали собой кофейный стол, на котором звенели чашки и блюда, стаканы и кружки. Началось угощение.
Обыкновенно робкий, Густав теперь исполнял обязанности хозяина; чувствуя известную уверенность среди старинных друзей отца, он оставил Карлсона в тени и сам распоряжался водочной бутылью.
Но Карлсон, который завязал со всеми знакомство во время пригласительной поездки, держал себя как дома, как старший домочадец или гость, и за ним ухаживали.
Так как он был старше Густава лет на десять и отличался мужественным видом, то одерживал над ним верх, тем более что Густав не мог быть иным как «малым» в глазах тех, которые еще были на «ты» с его отцом.
Кофе был выпит; солнце поднялось; ветераны двинулись вниз к большому лугу с косами на плечах; парни и девушки пошли за ними вслед.
Густая, как мех, трава поднималась до бедер мужчин. Карлсону приходилось давать объяснения по поводу нового способа луговодства; он рассказывал о том, как он убрал прошлогоднюю сухую листву и траву, как он сровнял кротовины, как засеял вымерзшие плешины и как поливал луг навозной жижей.