— Но где же лодка?
— Я на рыбацкой лодке, и ее привязывает Роберт к пристани. Скорей бы дойти до дому, а то сегодня ветер такой, что все тело пронизывает. Ну-с, вперед! Марш!
Карлсон пошел вперед с фонарем, пастор следовал за ним, а собака тем временем обнюхивала кругом кусты, в которых только что скрылся тетерев, поднявшийся с болота.
Старуха вышла на двор по направлению света фонаря. Узнав пастора, она очень обрадовалась и приветствовала его.
Пастор собирался отвезти в город рыбу, но дорогой его захватил шторм, и это принудило его причалить к берегу. Он ругался и проклинал судьбу, так как не успеет вовремя попасть в город и сбыть рыбу.
— Теперь все черти в море и гоняются за каждой рыбкой, живущей в воде.
Старуха хотела провести его в комнату, но он прошел прямо на кухню, предпочитая всему печку, так как там он мог высушиться.
Однако тепло и свет, казалось, не особенно хорошо подействовали на пастора; он заморгал глазами, как бы желая прийти в себя, в то время как снимал с себя мокрые сапоги. Карлсон помог ему снять с себя серовато-зеленую куртку, подбитую овчиной. Скоро сидел пастор в шерстяной фуфайке и в одних чулках у обеденного стола, который старуха прибрала и на который поставила кофейный прибор.
Кто не знал пастора Нордстрёма, не подумал бы, что за этой внешностью жителя стокгольмского архипелага скрывается духовное лицо — настолько тридцатилетняя служба пастором на шхерах изменила человека, когда-то бывшего изящным, когда он приехал из Упсальского университета. До крайности скудное содержание принудило его искать добавочных средств к пропитанию в море и в пашне, а так как и этого не хватало, ему пришлось прибегнуть к добровольной поддержке прихожан, с которыми он ладил благодаря своей обходительности и тому, что он умел приспособляться к окружающей среде.
Однако доброе расположение прихожан выказывалось главным образом в подношениях кофе, разбавленного водкой, и в угощении, что производилось на месте и потому не могло служить к возвышению благосостояния пасторского дома, а, напротив, скорей невыгодно действовало на физическое и нравственное состояние пастора. Кроме того, жители шхер знали отлично по собственному опыту, как в жизни на море счастие помогает только тому, кто сам о себе печется; они точно так же были неспособны установить связь между сильным восточным ветром и догматами аугсбургского исповедания. Поэтому они мало думали о маленькой деревянной часовне, которую они выстроили. Поездки в церковь, осложненные продолжительной греблей, зачастую невозможные вследствие неблагоприятного ветра, были скорей своего рода веселым базаром, где встречались знакомые, совершались сделки, узнавались новости. И пастор представлял из себя единственное начальство, с которым жители приходили в сношение; ленсман, исправлявший обязанности полицейской власти, жил далеко, и его никогда не утруждали по судебным делам. Их решали между собой сами обыватели либо дракой, либо при помощи водки.
Ни следа знания латыни или греческого языка нельзя было бы увидеть в этой фигуре, освещенной в данную минуту огнем из печки и двумя сальными свечами, фигуре, представляющей смешение мужика и моряка. Когда-то белая рука, только перелистывавшая в продолжение всей молодости листки книг, теперь коричневая и корявая, покрыта веснушками от действия соленой воды и солнечного припека, жестка и мозолиста от работы веслами, парусом и рулем; ногти на руках наполовину отломлены и окружены черными краями, вследствие прикосновения к земле и земледельческим орудиям. Ушные раковины обросли волосами, и в них, как средство против катара и флюсов, пропущены свинцовые колечки. Из пришитого к шерстяной фуфайке кожаного кармана торчал волосяной шнур с привязанным к нему часовым ключиком из желтого металла с карнеолом {2}. Большой палец ноги проделал дырки в сырых шерстяных чулках, которые он старался скрыть, для чего беспрестанно прятал под столом ноги. Фуфайка пожелтела под мышками от пота, а брюки были полуоткрыты, так как отлетело несколько пуговиц.
Он при воцарившемся всеобщем почтительном молчании вынул из кармана брюк коротенькую трубку и вытряхнул из нее золу, ударяя ею по краю стола, так что на полу образовалась довольно заметная кучка из золы и скисшего табака. Но рука тряслась, и набивание трубки плохо клеилось; это было настолько очевидно, что возбудило беспокойство.
— Как вы сегодня чувствуете себя, господин пастор? Мне кажется, вам сегодня нездоровится,— заметила старуха.