Так тихо и спокойно прошла зима. Рубили лес, чинили сети, ловили подо льдом рыбу. В перерывах играли в карты и пили кофе с водкой. Рождество отпраздновали шумным пиром. Занимались птичьей охотой.
Снова наступила весна. Перелет гагар заманил парней на море. Но Карлсон употреблял все силы на обработку земли, чтобы можно было рассчитывать на хороший урожай. Это было необходимо, чтобы окупились расходы, необходимые для свадьбы; в особенности ввиду того, что он намерен был сыграть такую свадьбу, о которой будут годами все вспоминать.
С перелетными птицами появились и дачники. Профессор, как и в прошлом году, любезно кивал головой и, как прежде, находил, что все «хорошо», а в особенности то, что предстоит свадьба. К счастью, Иды с ними не было. Она в апреле месяце ушла с места, и скоро должна была состояться ее свадьба. Ее заместительница не отличалась привлекательностью; да у Карлсона было слишком много железа под наковальней, чтобы с нею связываться; у него в руках были карты, и он не намерен был проигрывать игру.
Среди лета было объявлено о вступлении в брак, а свадьбу должны были сыграть между покосом и жатвой; в это время всегда бывала передышка в работе, как в поле, так и на море.
После оглашения в поведении Карлсона явилась перемена, произведшая не особенно приятное впечатление. Первая почувствовала ее фру Флод. По обычаям страны они с момента помолвки жили как супруги, и жених, которому грозила отсрочка свадьбы, должен был постоянно подчинять свое поведение обстоятельствам. Когда же опасность миновала, он высоко поднял голову и выпустил когти.
Но это, однако, у фру Флод, чувствовавшей тоже себя уверенной, имело лишь то последствие, что и она с своей стороны показала остававшиеся еще у нее зубы. Так, враждуя друг с другом, дожили они до дня третьего оглашения.
Все население острова, кроме Лотты, отправилось в церковь к причастию. Как бывало обыкновенно, выбрали самую маленькую лодку, чтобы в случае, если бы пришлось грести, было бы насколько возможно менее трудно. В лодке было, следовательно, тесно, тем более что были взяты с собой провизия, рыба для пастора и свечи для кистера {4}; кроме того, взяли всевозможное платье для перемены, не считая парусов и ремней, посуды для выкачивания воды, ведер и скамеек.
По обыкновению был предварительно подан более изысканный завтрак; пили за здоровье друг друга целые кружки и бутылки. Было жарко на море, и никто не хотел грести; разгорелся спор между мужчинами, из которых никто не желал явиться в церковь покрытым потом. Вмешались женщины, а когда въехали в церковную бухту и раздался звон колокола, которого не слыхали уже целые годы, то спор кончился полюбовно.
Звонили в первый раз; следовательно, времени еще было много. Поэтому фру Флод отправилась с рыбой к дому пастора.
Пастор брился как раз в это время и был в дурном настроении.
— Редкие гости сегодня посетят церковь, так как приехали жители Хемсё,— сказал он в знак приветствия, пробуя бритву об указательный палец.
Карлсон, который нес рыбу, должен был пройти в кухню, где ему поднесли рюмочку.
Потом отправились со свечами к кистеру; и там была поднесена рюмочка.
Наконец все собрались перед церковью, осмотрели лошадей крупных землевладельцев, перечитали надгробные надписи и здоровались со знакомыми. Фру Флод в сопровождении Карлсона посетила могилу Флода.
Когда позвонили в последний раз, прихожане вошли в церковь.
Так как после пожара старой церкви у жителей Хемсё не было своих церковных стульев, то им пришлось стоять у входа. Было жарко, и они чувствовали себя чужими среди обширной церкви; их от одного смущения бросало в пот; они похожи были на выходцев из смирительного дома.
Пробило одиннадцать часов, а еще не началось пение; жители Хемсё раз двадцать переминались с ноги на ногу. Солнце так сильно грело, что пот каплями выступал на их лбах; но они стояли, как в клещах, и не могли никак стать на более приятное место в тени.
Но вот выступает церковный служитель и выставляет № 158 книги песнопений. Орган играет прелюдии, и кистер провозглашает первую строфу. Ее поет вся церковь живо и охотно, потому что сейчас же за ней ожидается проповедь. Но вот за первой строфой следует вторая, а затем третья.
— Не может быть, чтобы он имел намерение пропеть все восемнадцать строф,— шепнул Рундквист Норману.
Но таково было его намерение! В дверях ризницы показалось рассерженное лицо пастора Нордстрёма, глядевшего на прихожан упрямым и вызывающим взглядом; он решил, что раз они в кои-то веки в его власти, он задаст им хороший урок.