— Для промышленных целей,— ответил директор и осведомился о цене.
Карлсон сразу решить этого вопроса не мог и попросил подумать, пока не узнает, что вдруг могло придать цену горе.
Но, видимо, открыть ему это сразу не входило в виды директора; он повторил вопрос о том, что́ стоит гора. При этом он дотронулся рукой до сильно вздутого бокового кармана.
— Дорого она оценена быть не может,— заметил Карлсон,— но я должен прежде всего переговорить со старухой и с сыном.
С этими словами он побежал вниз к стуге, оставался там довольно продолжительное время и затем вернулся. Он казался смущенным, будто ему трудно было высказать свои требования.
— Скажите, сколько вы желаете дать, господин директор? — промолвил он наконец.
Но этого директор не желал.
— Ну-с, а если я скажу пять, то вы не найдете это слишком дорогой ценой? — высказал наконец Карлсон, которому дух захватило и у которого пот показался на лбу.
Директор Дитгоф вынул из сюртука бумажник и отсчитал десять бумажек в сто крон каждая.
— Вот пока задаток, а четыре тысячи крон получите осенью. Согласны вы?
Карлсон чуть было не сделал глупости, но ему все же удалось сдержать свое волнение и более или менее спокойно ответить, что он согласен. На самом деле он хотел сказать не пять тысяч крон, а только пятьсот.
Затем направились к старухе и к сыну, чтобы подписать купчую крепость и получить расписку в получении денег.
Карлсон мигнул старухе и Густаву, чтоб они поддержали его, но они ничего не понимали,
Наконец старуха надела очки и, подписав бумагу, прочла.
— Пять тысяч! — вскрикнула она.— Что тут написано? Ведь Карлсон говорил — пятьсот?
— Нет, это ты, вероятно, ослышалась, Анна-Ева. Не сказал ли я пять тысяч, Густав?
При этом он так мигнул, что директор не мог этого не заметить.
— Да, мне кажется, что он сказал пять тысяч,— поддержал Густав, насколько мог убедительней.
Когда подписана была купчая, директор объявил, что рассчитывает на средства своего общества заняться на горе Роггенхольм разработкой полевого шпата.
Никому не было известно, что такое полевой шпат, и никто не думал об этом сокровище, кроме Карлсона; он уверял, что давно об этом думал, но не имел необходимого капитала.
Директор сообщил, что полевой шпат — это красная порода камня, употребляемая на фарфоровых заводах. Через неделю будет построен дом управляющего, уже заказанный плотникам; через две недели будет стоять деревянная казарма для рабочих, и тогда с тридцатью рабочими приступят к работе.
С этим он и уехал.
Этот золотой дождь так внезапно упал на островитян, что они не успели даже рассчитать все выгоды. Тысяча крон на столе и четыре тысячи к осени за ничего не стоящий остров! Этого было слишком много сразу! Они в полной дружбе и согласии просидели весь вечер вместе, рассчитывая, какие они еще получат от этого выгоды. Само собой понятно, что можно будет продавать рыбу и другие продукты многочисленным рабочим и управляющему, также и дрова,— в этом нечего было сомневаться. Затем, очень возможно, что захочет приехать на лето директор, быть может с целой семьей. Тогда, понятно, можно будет увеличить плату за наем дачи профессора, а Карлсон, быть может, сдаст свою стугу. Все будет великолепно.
Карлсон сам убрал деньги в секретер и просидел полночи перед крышкой, делая свои расчеты.
На следующей неделе Карлсон съездил несколько раз в купальное местечко Даларё и возвращался с плотниками и малярами. Он порою садился на свою веранду, на которую он поставил стол. Сидя там, он пил коньяк, курил трубку и наблюдал за работой, которая уже подвинулась значительно вперед.
Вскоре оклеили все комнаты и даже кухню обоями; в последней сложили хорошую печь. К окнам приделали зеленые ставни, виднеющиеся издали. Веранду еще раз выкрасили в белый и светло-красный цвета; с солнечной стороны повесили к ней гардину из полосатого синего и белого тика. Вокруг двора и сада возвышалась решетчатая ограда, выкрашенная в серый цвет с белыми набалдашниками.
Подолгу стояли обитатели мызы передо всем этим и глазели на эту роскошь; Густав же предпочитал стоять на значительном отдалении за углом или за густым кустом. Он никогда или же очень редко принимал приглашение посидеть на веранде.
Одна из грез Карлсона, снившаяся ему в особенно ясные ночи, заключалась в том, что профессор будет сидеть на веранде, по-барски развалившись в кресле, будет по глоточкам пить коньяк из бокала, любоваться видом и покуривать трубку (лучше уж было бы сигару, но эта последняя была для него еще слишком крепка).