Джулия проводила его до дверей. Когда она вернулась, Франсис сказал, что Клейтон лоботряс и ломака и от него дурной запах.
— Ты уж чересчур, — сказала Джулия. — Он ведь мальчик еще, надо быть к нему снисходительнее. Ты и в других случаях, я замечаю, становишься невыдержан и нетерпим. Миссис Райтсон пригласила весь Тенистый Холм к себе на годовщину, а нас не пригласила.
— Жаль, жаль.
— А сказать, почему не пригласила?
— Скажи.
— Потому что ты ее оскорбил.
— Так ты знаешь, оказывается?
— Мне Джун Мастерсон сказала. Она стояла сзади.
Джулия прошла мимо дивана мелкими шажками; Франсис знал,что эти шажки у нее — признак гнева.
— Да, я оскорбил ее, Джулия, и притом намеренно. Не терплю я ее «годовщин» и рад, что она не позовет нас больше.
— А об Элен ты подумал?
— При чем тут Элен?
— Именно миссис Райтсон решает, кого приглашать на балы.
— И Элен, чего доброго, не станут приглашать?
— Да.
— Об этом я не подумал.
— Конечно, где тебе подумать! —воскликнула она, погружая кинжал по рукоять в эту щелку в его броне. — Меня дико бесит глупая твоя бездумность, которая калечит всем жизнь.
— Я еще никому не искалечил жизни.
— В Тенистом Холме все решает миссис Райтсон, уже сорок лет решает. И в таком обществе, как здешнее, ты смеешь распоясываться, позволять себе наглости, вульгарности и оскорбления.
— Манеры у меня самые светские, — сказал Франсис, пытаясь придать разговору шутливый оборот.
— Черт бы побрал твои манеры, Франсис Уид, — бросила Джулия ему в лицо, точно плевок. — Я годами создавала то общественное положение, которое мы здесь занимаем, и я не стану молча смотреть, как ты его разрушаешь. Когда ты поселился здесь, то понимал ведь, что нельзя будет жить пещерным медведем.
— Должен же я выражать свои симпатии и антипатии.
— Антипатии можно скрывать. А не ляпать по-ребячьи, что и когда вздумается. Если не хочешь, чтобы общество сторонилось тебя, как прокаженного. То, что все нас приглашают, не с неба свалилось. То, что у Элен столько подруг и друзей, не с неба свалилось, а создано мной. А понравится тебе субботние вечера проводить в киношке? А понравится тебе все воскресенья торчать в саду, сгребая гнилые листья? А понравится тебе, если твоя дочь будет вечерами сидеть у окна и слушать, как играет музыка на балу, куда ее не пригласили? А понравится тебе... — И тут Франсис сделал рукой движение, не столь уж, в конце концов, необъяснимое, — ибо от слов Джулии вырастала между ними такая мертвяще глухая стена, что он задохнулся, и ударил ее в лицо. Она шатнулась, но секундой позже словно успокоилась. Пошла наверх, в спальню. И дверью не хлопнула. Когда через несколько минут Франсис вошел туда, она укладывала чемодан.
— Джулия, прости меня.
— Это не имеет уже значения, — ответила она. Присев на корточки у чемодана, она плакала.
— Да ты куда собралась?
— Не знаю. По расписанию в одиннадцать шестнадцать есть электричка. Поеду в Нью-Йорк.
— Никуда ты не поедешь.
— Оставаться здесь я не могу. Это мне ясно.
— Я прошу прощения за инцидент с миссис Райтсон и за...
— Не в миссис Райтсон дело.
— А в чем же?
— Ты меня не любишь.
— Нет, люблю.
— Нет, не любишь.
— Я люблю тебя, Джулия, и я хочу, чтобы у нас было, как раньше, чтобы была нежность, и веселье, и тайна, но в доме у нас так людно теперь.
— Ты меня ненавидишь.
— Нет, Джулия, нет.
— Ты и сам не знаешь глубины своей ненависти. Она, видимо, подсознательная. Ты не понимаешь, как ты ко мне жесток.
— Жесток?
— Этими жестокостями твое подсознание выражает свою ненависть ко мне.
— Какими жестокостями?
— Я терпела их, не жалуясь.
— Назови их.
— Ты не сознаешь, что делаешь.
— Назови же их.
— Твоя одежда.
— То есть?
— То есть твоя манера разбрасывать всюду свою грязную одежду, чтобы этим выразить подсознательную ненависть ко мне.
— Не понимаю.
— Грязные носки, грязные пижамы, и грязное белье, и грязные рубашки! — Она встала с корточек, приблизила к нему лицо; глаза ее сверкали, голос звенел от волнения. — Я говорю о том, что ты так и не приучился ничего вешать, класть на место. Так все и оставляешь на полу, чтобы унизить меня. Ты это нарочно! — Она упала на постель и зарыдала.
— Джулия, милая! — сказал он, но, чуть только коснулся ее плеча, она вскочила.
— Оставь меня. Я должна уехать. — Она прошла мимо него к шкафу, вынула оттуда еще платье. — Я не беру ничего из подаренного тобой. Оставляю и жемчуг и норковый жакет.
— Ох, Джулия!