Такое право, несомненно, есть у Унамуно, как есть оно у любого читателя бессмертного романа, — но не вопреки, а благодаря тексту Сервантеса. Одна из интереснейших черт «Дон Кихота» как раз и состоит в его способности порождать все новые и новые интерпретации, оставаясь при этом на высоте своей исключительности. Как известно, роман изначально создавался на пересечении различных жанров, но не принадлежал целиком ни к одному из них. Образы главных героев романа поразительно многогранны и несводимы к какому‑либо литературному канону. Испанский серван- тесовед Америко Кастро писал, что «в отличие от персонажей плутовского романа или комедии плаща и шпаги, где характер персонажа целиком определяется его ролью, Дон Кихот обладает внутренней свободой, презрением к обстоятельствам, будь то даже обстоятельства рыцарские, и может, если захочет, расстаться и с ореолом мифа, который он на себя взвалил».[114] В романе находится место и мифу, но не как истине в последней инстанции, а как объекту игры.
Внутри системы персонажей «Дон Кихота» не существует единой точки зрения на реальность — герои равноправны в утверждении своих мнений о мире. Кастро обращает внимание на это замечательное достижение писателя на фоне господствующего в Испании начала XVII в. единого взгляда на мир.[115] Позиция автора также не совпадает, но и не вступает в конфликт с позициями персонажей; пользуясь терминологией М. М. Бахтина, можно говорить о «вненаходимости» Сервантеса своим героям, когда писателю удается «не соглашаться с героем, а видеть его всего в полноте настоящего и любоваться им».[116]
Унамуно ставит в «Житии Дон Кихота и Санчо» совершенно особую задачу. Здесь фигура Дон Кихота рассматривается как идейно–нравственный абсолют, «точка отсчета» для восприятия и оценки всего, что только есть в мире. Правота Дон Кихота не подвергается сомнению. Автор словно стремится проникнуть в «роман сознания» своего героя; таким образом, мир романа Сервантеса и современная Унамуно действительность видятся автором исключительно sub specie Quijotis.[117]
М. М. Бахтин в книге «Автор и герой в эстетической деятельности» указывает на возможность ситуации, когда «авуор теряет ценностную точку вненаходимости герою», и описывает как один из вариантов такой ситуации случай, когда «автор завладевает героем». На наш взгляд, отношения автора и главного героя в «Житии Дон Кихота и Санчо» представляют собой именно этот случай: «Эмоционально–волевая предметная установка героя, его повествовательно–этическая позиция в мире настолько авторитетны для автора, что он не может не видеть предметный мир только глазами героя и не может не переживать только изнутри события его жизни; автор не может найти убедительной и устойчивой ценностной точки опоры вне героя».[118]
Опыт погружения Унамуно во внутренний мир своего героя особенно интересен, коль скоро речь идет о Дон Кихоте, видящем окружающую его романную действительность принципиально иначе, чем другие персонажи. Как пишет С. Г. Бочаров, «Дон Кихот не только начитался романов, но в своем сознании он в романе живет. Его сознание — целостный образ мира, в котором присутствуют все действительные предметы, но только Альдонса присутствует как Дульсинея, а мельницы как великаны. Практический мир и мир сознания Дон Кихота тождественны по материалу, но каждой вещи соответствует ее фантастический образ в романе сознания Дон Кихота».[119]
Подобным образом Ницше, многие идеи которого были близки Унамуно, определял отношения между миром и Христом: «Только внутренние реальности он принимал как реальности, как «истины», — остальное все, естественное, временное, пространственное, историческое, он понимал лишь как символ, лишь как повод для притчи».[120] У Уна- муно конкретные эпизоды романа Сервантеса служат исходным материалом для притч, когда, по выражению С. С. Аверинцева, «действующие лица предстают перед нами не как объекты художественного наблюдения, но как субъекты этического выбора».[121] При этом «абсолютный» Дон Кихот Унамуно — лишь одна из граней сервантесовского образа.
116
120