Генрих Гейне в своем «Введении к «Дон Кихоту»» (1837) в первую очередь обращает внимание на достоинства автора и книги (а не героя), причем для него важно, что «Дон Кихот» и другие произведения Сервантеса помогают больше узнать о самом Сервантесе («Историю жизни поэтов следует искать в их произведениях, и только в них можно найти их сокровеннейшие признания»[127]). Автора «Дон Кихота» Гейне ставит в один ряд с Шекспиром и Гете, но сразу же добавляет, что «очень далек от того, чтобы умалять поэтические достоинства других великих поэтов».[128] Таким образом, величие Сервантеса для Гейне — явление не исключительное, сопоставимое с величием других поэтов. О романе в целом Гейне заключает, что «Сервантес, сам того ясно не сознавая, написал величайшую сатиру на человеческую восторженность», т. е. делает акцент на поражении Дон Кихота, символизирующего собой попытку «слишком рано ввести будущее в настоящее».[129] Эти слова относятся не только к Дон Кихоту, но и к жизненной и творческой ситуации самого «последнего романтика», политического эмигранта, живущего в разлуке с родиной. Как пишет В. Е. Багно, «подобно Сервантесу, отвергавшему рыцарские романы, но чтившему идеалы рыцарственности и благородства, Гейне, которому оказались тесны романтические представления и приемы, остался верен многим идеалам романтиков».[130]
Нельзя не заметить, что образы Дон Кихота и Санчо интересуют Гейне именно как персонажи книги, как творение Сервантеса. Он отмечает, что их можно встретить и вне сервантесовского романа — в литературе и в жизни — но всегда вместе, поскольку самое важное и типическое в Дон Кихоте и Санчо — их взаимоотношения. Из множества особенностей, делающих возможным бытование образов Дон Кихота и Санчо в отрыве от романа, Гейне обращает внимание лишь на одну — их совместимость, и объясняет это качество талантом Сервантеса: «Что же касается двух персонажей, именующих себя Дон Кихотом и Санчо Пансой, беспрестанно пародирующих друг друга, но при. этом так изумительно друг друга дополняющих, что вместе они образуют подлинного героя романа, то они свидетельствуют в равной мере о художественном чутье и о глубине ума поэта».[131]
В статье Тургенева «Гамлет и Дон Кихот» (1860) прежде всего подчеркивается, что существование двух сопоставляемых человеческих характеров возможно и вне литературного контекста, в самой жизни: «Нам показалось, что в двух этих типах воплощены две коренные, противоположные особенности человеческой природы — оба конца той оси, на которой она вертится».[132] Гамлеты суть выражение коренной центростремительной силы природы; Дон Кихоты представляют собой центробежную силу, «принцип преданности и жертвы, освещенный комическим светом — чтобы гусей не раздразнить».[133] При всем своем восхищении Дон Кихотом,[134] Тургенев исходит из того, что две эти силы одинаково важны в жизни, и поэтому Гамлет и Дон Кихот в интерпретации русского писателя не вступают в иерархические отношения, а взаимно дополняют друг друга.
Иначе выглядит у Тургенева сопоставление создателей двух образов. Шекспира он ставит выше Сервантеса, их отношения — это отношения полубога и человека: «Да; но не пигмеем является Сервантес перед гигантом, сотворившим «Короля Лира», но человеком, и человеком вполне; а человек имеет право стоять на своих ногах даже перед полубогом. Бесспорно, Шекспир подавляет Сервантеса — и не его одного — богатством и мощью своей фантазии, блеском высочайшей поэзии, глубиной и обширностью богатого ума, но вы не найдете в романе Сервантеса ни натянутых острот, ни неестественных сравнений, ни приторных кончетти…».[135]
В отличие от Гейне и Тургенева Достоевский и Унамуно воспринимали и роман Сервантеса, и его героя как явления безоговорочно исключительные, заслуживающие самых высоких оценок, несопоставимые с другими произведениями и литературными образами. Для Достоевского «из прекрасных лиц в литературе христианской стоит всего законченнее Дон Кихот»;[136] роман Сервантеса — «пока последнее и величайшее слово человеческой мысли, это самая горькая ирония, которую только мог выразить человек, это заключение человека о жизни, которое он может представить на последний суд».[137] Для Унамуно Дон Кихот исполнен величия и героизма; роман Сервантеса Унамуно называет Библией человечества или просто Книгой (el Libro).
127
132
134
Знаменитой стала фраза Тургенева о людях, «умирающих за столь же мало существующую Дульцинею»: «Мы видели их, и когда переведутся такие люди, пускай закроется навсегда книга истории! в ней нечего будет читать» (Там же. С. 338).