Приключение с толедскими купцами приводит мне на память другое приключение — то, которое выпало на долю рыцаря Иньиго де Лойолы; о нем рассказывает нам падре Риваденейра в главе III книги I «Жития»: когда Игнасио направлялся в Монтсеррате, «повстречался ему по воле случая некий мавр, из числа тех, что в ту пору оставались в Испании в королевствах Валенсии и Арагона», и «поехали они вместе, и началась у них беседа, говорили о том о сем, и зашел у них разговор о чистоте и непорочности Владычицы Нашей, Пречистой Девы». И такой оборот принял разговор, что, расставшись с мавром, Иньиго «стал сомневаться и не мог взять в толк, как же следует ему поступить; и не требует ли вера, им исповедуемая, и христианское благочестие, чтобы устремился он поспешно вослед за мавром, и догнал бы, и кинжалом наказал бы дерзость и бесчинство того, кто столь бесстыдно и непочтительно отзывался о Чистейшей Приснодеве». И сподобил Господь озарить светом своим разум животинки, «и вместо широкой и ровной дороги, по каковой проследовал мавр, направился конь по той, каковая более подходила самому Игнасио». Так что видите, чем обязано Общество Иисусово озарению, какового сподобился конь.
Глава V
Лежа на земле, Дон Кихот прибегнул к испытанному лекарству— вспомнил одну из своих книг: к такому же лекарству прибегаем и мы, когда терпим поражение; и вот начал наш Рыцарь кататься по земле и декламировать стихи. Что должно нам истолковать как способ найти усладу в поражении и переосмыслить его в рыцарском духе. А разве с нами в Испании не происходит то же самое?! Разве не находим мы усладу в поражении, разве не смакуем на особый лад, подобно выздоравливающим, самое болезнь?!
И тут как раз появился Педро Алонсо, землепашец и житель того же самого села, что и наш Рыцарь; Педро Алонсо помог ему подняться, узнал его, усадил на своего осла и отвез домой. И по дороге завязалась меж ними беседа, но друг друга они не поняли; об этой беседе Сервантес, надо думать, узнал от самого Педро Алонсо, человека простодушного и с небогатым воображением. И вот во время этой‑то беседы Дон Кихот и произнес ту самую весьма многозначительную сентенцию, которая гласит: «Я знаю, кто я такой!»
Да, он знает, кто он такой, знает то, чего не знают и не могут знать всякие там доброхоты вроде Педро Алонсо. «Я знаю, кто я такой!» — герой произносит эти слова, поскольку его героизм позволяет ему познать самого себя. Герой вправе произнести: «Я знаю, кто я такой», и право это — источник и силы его, и его злополучия. Источник силы, ибо герою, знающему, кто он есть, нет причин страшиться кого‑либо кроме Бога, сотворившего его таким, каков он есть; источник злополучия, ибо здесь, на земле, один лишь герой знает, кто он такой, и поскольку прочие этого не знают, все, что содеет либо изречет герой, представляется им деяниями и речами человека, который сам себя не знает, то есть безумен.
Какое величие и вместе с тем какой ужас в том, что о миссии, возложенной на героя, знает он сам, но не в силах добиться, чтобы в миссию эту уверовали другие; в тайная тайных души своей он расслышал беззвучный глас Божий: «Тебе должно содеять то‑то», но глас этот не возвестил всем прочим: «Се пред вами сын мой, ему велено содеять то‑то». Какой ужас услышать: «Содей то‑то; содей то, что братья твои, которые обо всем судят на основании общего закона, установленного над вами Моею властью, сочтут бредом либо же нарушением этого закона; содей это, ибо Я есмь Высший Закон и Я повелеваю тебе». И поскольку герой — единственный, кто слышит глас и знает, что глас тот — Божий, а также поскольку единственно повиновение велению Божию и вера в Него делают его тем, кто он есть, потому он и герой, — может он сказать: «Я знаю, кто я такой, и знаем это лишь я да Господь мой, а другие того не ведают». Меж Господом моим и мною — может добавить герой — нет какого‑то посредника; мы ведем беседу без толмача, один на один; и потому я знаю, кто я такой. Не приходит ли вам на память герой веры Авраам на горе Мориа?24