Вот тебе и секретные разговоры! Франсиско был разочарован. А юный Диего снова кивнул.
— Думаю, тебе все-таки не совсем понятно, что я имею в виду, — настойчиво продолжал отец, отирая платком пот со лба сына: жара стояла невыносимая, настоящее пекло.
Значит, это еще не все? Франсиско подполз поближе и затаился, как котенок, замерев от любопытства и стараясь не пропустить ни слова.
— Так вот, серьезная помощь, самая главная, исходит от души. На нее-то тебе и следует полагаться.
— Мне кажется, я понимаю… но только отчасти… — признался мальчик.
— Конечно, — улыбнулся отец. — Именно отчасти. Вроде бы знакомо, очевидно, сто раз говорено. Однако есть в этом некий смысл, к которому так вот запросто не подберешься.
Дон Диего протянул руку и взял со стола бутылку с ежевичной водой. Сделал большой глоток. Отер губы и поудобнее устроился на скрипучем стуле.
— Попробую объяснить. Мы, врачи, пользуемся лекарственными средствами, которые дарит нам природа. И хотя природа — Божье творение, она не единственный источник блага, поскольку Господь дал человеку, своему возлюбленному созданию, возможность соприкоснуться с Ним. В людях горит искра безграничного величия Всевышнего. Стоит только захотеть — и мы ощутим Его присутствие в нашем разуме и душе. Ни одно лекарство не сравнится по силе с этим присутствием.
Дон Диего отер платком испарину, которая выступила у него на шее и на носу.
— Ты, наверное, удивляешься, зачем я тебе все это рассказываю. И почему говорю так… — он прищелкнул пальцами, пытаясь найти нужное слово. — Так торжественно, что ли. Потому что я врач, и такие вопросы имеют прямое отношение к моей профессии, но… ты ведь для меня не обычный пациент.
— Конечно, я же твой сын.
— Да, разумеется. И это не просто родство, но нечто гораздо большее. Наша особая, личная связь с Господом.
Франсиско захотелось почесать в затылке. Он испытывал сильнейшее недоумение и одновременно сгорал от любопытства. Папа говорил сплошными загадками.
— Мне что, пора причаститься? — спросил Диего, озадаченно морща лоб.
Отец повел затекшими плечами. Он был весь как натянутая струна, а хотел выглядеть непринужденным.
— Причаститься? Нет. Я сейчас не об этом. Гостия проскользнет изо рта в желудок, из желудка в кишечник, впитается в кровь, станет частью плоти. Я говорю не о гостии, не о причастии, не об обрядах, не о том, что приходит извне. Я говорю о постоянном присутствии Бога в тебе самом. Говорю о Творце, о Едином.
Диего нахмурился. Франсиско тоже. Что это за странности выдумал папа?
— Тебе все еще не ясно? О Боге, который исцеляет, утешает, дарует свет, дарует жизнь.
— Иисус есть свет и жизнь, — повторил мальчик заученные слова. — Ты имеешь в виду Иисуса, папа?
— Я имею в виду Единого, Диего. Подумай сам. Загляни в свое сердце. Ощути то, что вложено в тебя от рождения. Единый… Теперь ты понял?
— Не знаю…
— Бог, Единый, Всемогущий, Всеведущий, Творец. Единый, сынок, Единый, — с нажимом проговорил дон Диего.
Лицо мальчика раскраснелось. Повисла неловкая пауза. Фигура отца вдруг показалась Диего огромной — не только потому, что он лежал, а отец сидел на стуле, но и потому, что отец заставлял его ломать голову над чем-то непонятным. Дон Диего пригладил аккуратную бородку, расправил усы и приоткрыл рот, как человек, который собрался держать речь. Низким, глухим голосом он медленно произнес загадочные, звучные слова:
— Шма Исраэль, Адонай Элоэйну, Адонай Эхад.
Франсиско почувствовал, что весь дрожит. «Израиль» — вот единственное, что ему удалось разобрать. Неужели папа произносит заклинания? Колдует?
Дон Диего благоговейно перевел сказанное:
— Слушай, Израиль: Господь — Бог наш, Господь — один.
— Я не понимаю…
— Смысл этих слов записан в твоем сердце от рождения.
Тайна начала проясняться. Вот-вот солнечные лучи прорвут ее густую, лиловую мглу. Отсвет близкого озарения лег на чело юного Диего.
— На протяжении многих веков эта молитва питала мужество наших предков, сынок. В ней и история, и духовность, и надежда. Ее твердили те, кого преследовали и чью кровь проливали. Она звучала в пламени костров. Неразрывной золотой цепью она соединяет нас с Богом.
— Но я никогда такого не слышал.
— Слышал, слышал. Много раз.
— Где? В церкви?
— Нет, в своей душе. — Отец поднял указательные пальцы и стал покачивать ими, задавая ритм. — «Слушай, Израиль»… Слушай, сын мой! «Слушай, Израиль». — Он перешел на шепот: — Слушай, сын мой. Слушай, сын Израиля, слушай.