Франсиско вдруг осознает, что тяготы заточения остались позади: никогда больше не запрут его в четырех стенах. Утренний ветерок ласково гладит щеки. Он столько раз рисовал себе в воображении этот страшный миг, что теперь все кажется знакомым, уже пережитым. Чуть поодаль еле переставляет ноги старенький доктор Томе́ Куаресма, словно придавленный санбенито и коросой, расписанной чертями, драконами и змеями. В руки Франсиско суют крест, однако узник отказывается его брать.
— Но так положено! — звучит властный голос.
Франсиско качает головой.
Монах пытается разжать худые пальцы, настаивает. Франсиско обжигает его взглядом и отвечает:
— Нет.
— Вы же умрете без покаяния! — пугается доминиканец. — Ради собственного блага, возьмите!
Но все уговоры тщетны:
— Я его уроню, — заявляет Франсиско[104].
Доминиканец забирает крест и целует зеленую перекладину. За процессией едет верхом привратник[105], везет серебряный ларец, в котором лежат приговоры. Рядом покачивается в седле секретарь — на его коне зеленая бархатная попона. Замыкают шествие старший альгвасил и прочие важные чиновники. День потихоньку разгорается, всеобщее возбуждение растет. В дверях, на балконах и на террасах сгрудились зеваки. Людской поток, сопровождающий грешников, медленно змеится по улицам и наконец вползает в прямоугольное пространство Пласа-де-Армас, главной площади, окруженной домами, — туда, где вот-вот состоится судилище. Над толпой плывут кресты, там и сям мигают огоньки свечей.
Монахи и конвойные-кабальеро одного за другим заставляют приговоренных подняться на особый помост. Зрители встречают каждого дружным гомоном, а уж когда на возвышение ступают коронованные бумажными колпаками иудеи в желтых санбенито, и вовсе заходятся криком. На самого последнего, длинноволосого человека, который отказался нести крест, обрушивается целый шквал воплей и свиста.
Распорядители размахивают черными жезлами с изображениями креста и меча, лупят направо и налево по плечам, затылкам и спинам, заставляя чернь соблюдать порядок во время великого аутодафе. На центральной трибуне уже расселись инквизиторы и вице-король со свитой. Кастро дель Кастильо с довольной улыбкой смотрит на парчовый балдахин с золотистой бахромой, которым он в последний момент велел украсить подмостки. На ярком фоне сияет белый голубь. Это означает, что «Дух Господень направляет руку инквизиции». Вице-король восседает на шелковой подушке янтарного цвета, две другие подложены под ноги его высочества. Есть подушки и у инквизиторов, но только по одной на каждого, и не из шелка, а из бархата. Балкон, где под широким желтым балдахином расположилась вице-королева, пестреет хоругвями, штандартами и коврами — тоже Кастро дель Кастильо постарался. А кругом, насколько хватает глаза, гудит и волнуется людское море. По свидетельствам многих современников, Лима еще не видала столь грандиозного действа.
Франсиско ищет спасения в Псалмах, воспевающих свободу, красоту и достоинство, однако омерзительное зрелище, бурлящее кругом, завораживает его. Одни люди, ликуя, празднуют страдания и смерть других.
Начинается поклонение кресту, установленному на богато украшенном алтаре рядом со статуей святого Доминика, окруженной серебряными подсвечниками, цветами и золотыми курильницами. Франсиско прикрывает глаза и погружается в дрему. Сколько еще ждать? До его притупившегося слуха долетает неразборчивая трескотня проповедей — голоса разные, а слова одни и те же: слава, истина, вера. Кто-то зачитывает по-испански буллу папы Пия V, предоставившую инквизиции исключительные полномочия во имя борьбы с кознями еретиков. Спустя некоторое время он приподнимает тяжелые веки и видит, что вице-король, судьи, городские советники и бесчисленные зрители стоят с отрешенными лицами, подняв правую руку. По площади волной прокатывается возглас: «Аминь!»
Хуан де Маньоска оглашает решение трибунала. Толпа отвечает злорадным гулом. Наконец-то началась главная часть кровожадного представления. Тот, кто успеет покаяться прежде, чем прозвучат заключительные слова, получит снисхождение — об этом без устали твердит судья. Тысячи ушей жадно ловят стоны, плач, исступленные мольбы. Тысячи глаз прикованы к несчастным, стоящим на эшафоте в ожидании заслуженной кары.
Тюремный смотритель берет угольно-черный жезл и молча, с ненавистью, точно шелудивого пса, толкает им первого осужденного на короткие мостки, видные отовсюду. Там одинокий, беззащитный, раздавленный стыдом человек выслушивает свой приговор. Затем следует второй тычок: под хихиканье благочестивого скопища бедолагу возвращают на место.
104
«…зеленые кресты в руках у всех, кроме лиценциата Сильвы, — говорится в отчете, — который не пожелал его брать и пошел на казнь без покаяния; у остальных же еще и зеленые свечи». —