Раубичи состояли из полей вперемешку с лесами и горами, густо заросшими ельником. С гор там и сям поднимались дымки, которые были неправильно приняты мной за стоянки снежных человеков, подающих друг другу экстренные и, несомненно, угрожающие сигналы. При ближайшем рассмотрении человеки оказались не снежными, а лыжными — это жарили шашлыки предусмотрительные молодые люди, прихватившие помимо лыж по паре поленец в рюкзаках, и справедливо полагающие, что лыжный пробег прибавит им аппетита.
Тут передо мной встала очередная проблема — крепления, и без того тугие, от длительного хранения пришли в старческий ступор и наотез отказывались защелкиваться на ботинках. Пришлось разыгрывать роковую даму, то есть ковылять на непристегнутых лыжах по горам и умолять добросердечных молодых людей помочь бедной девушке с креплениями. Наконец сыскался один слабосильный интеллегент, застегнувший тугую пряжку вместе со своим большим пальцем. Сначала он молча стенал, пытаясь освободить палец, но потом возопил в голос, прибежали его друзья и освободили жертву моих прекрасных глаз и коварных креплений.
Для пробы я прошлась по снежку, высоко поднимая ноги, потом выбрала самую малюсенькую горочку, можно сказать, пологий холмик, и рискнула оттолкнуться палками. К моему ужасу, лыжи поехали, и я вместе с ними. Лыжи вели себя на редкость неорганизованно; наверное, они были из разных пар или очень не нравились друг другу, потому как то скрещивались, то воротили друг от друга носы. Оставленная мною лыжная напоминала два независимых змеиных следа, причем змеи неслабо приняли на грудь для сугреву.
Первый мой заезд окончился елкой, причем наехала я на нее сознательно, чтобы затормозить. Как сделать это с помощью палок или тех же лыж, я понятия не имела. Впрочем, уже через полчаса я довольно лихо каталась на ровном и даже слегка покатом месте. Почему другие лыжники от меня шарахались, я понятия не имела; возможно, они остерегались палок, которыми я пользовалась не для отталкивания, а балансировки, держа параллельно земле и изредка ими взмахивая.
Наконец прошел слушок, что президент соизволил явиться на игрища. Народ радостно скопился на старте (забегов было 5–6, сначала бежали гос. предприятия Минска, в основном женщины моего же неспортивного уровня). Минут через пять стоящий поодаль мужик, мирно беседовавший с какой-то бабой в тулупе, совершенно неожиданно пальнул куда-то вдаль и немного вверх из пистолета. Как потом оказалось, он увидел поданный с финиша сигнал в виде красного флажка. После секундного замешательства народ радостно ломанулся вперед посмотреть, попал ли стрелок в цель. Прямо сказать, спортсменов эта неорганизованная пыхтящая толпа напоминала меньше всего. С моей точки зрения, она здорово смахивала на жертв слабительного, наперегонки бегущих к единственному в округе туалету.
На первой же горке число желающих попасть в заветное заведение значительно поубавилось. Народ карабкался в гору елочками, лесенками и прочими малоэффективными приемами, наиболее ушлые сняли лыжи и шли пешком. Увы, этого я позволить себе никак не могла, даже если бы и захотела, и раздумывала, где бы мне отыскать после финиша второго лоха для неравной битвы с моими креплениями. Худо-бедно, но на горку я взобралась. Тут началось самое страшное — спуск. Сначала он был очень даже ничего, и, отталкиваясь палками, можно было не двигать ногами. Потом палками пришлось тормозить. Потом стало ясно, что затормозить не поможет даже корабельный якорь. Спуск шел по спирали, полтора оборота вокруг горки. Если сначала я еще кое-как вписывалась в повороты, то потом я всерьез призадумалась, как бы не вписаться в дерево.
После очередного изгиба тропы на моем извилистом пути нарисовалась какая-то тетка, лежащая поперек лыжни. Тетка, похоже, заметно охладела к лыжному спорту и прилегла отдохнуть прямо на тропе, подавая едва заметные признаки жизни, вроде идиотского смеха и слабых взмахов руками.
— Отползай!!!! — завопила я что есть мочи.
Тетка вывернула голову, охнула и в последний момент успела выкатиться из лыжни на обочину, но тут у меня сдали нервы — скорость все нарастала, крутой поворот приближался, и было очевидно, что повернуть я не сумею. За поворотом кончалась горка, вернее, начинался воздух, и я живо представила себя в свободном полете, машующую палками наравне с воронами и голосящую что есть мочи на потеху президенту и прочим зрителям. И я сделала единственно правильную вещь — упала.
— Отползай!!! — Взвыло за моей спиной.
История повторилась в той же последовательности. Лежа на обочине, я с ужасом наблюдала за абсолютно голым мужиком (спортивные трусы и валеники с лыжами на босу ногу не считаются), который очень даже профессионально вписался в поворот. Я представила, какую картину застал бы следующий вынырнувший из-за поворота лыжник, если бы я вовремя не убралась с дороги, и мне стало дурно. К сожалению, мои лыжи не сломались при падении, и пришлось продолжать трассу, на ходу отряхивая снег со штанов.
Как ни странно, пришла я не первой с конца, и даже не десятой. Я давно уже пила горячий чай, бесплатно пожалованный президентом страждущим (чай был омерзительно сладкий и едва желтый; наверное, на него пошли использованные чайные пакетики, собранные по всем столовым Минска), а из лесу все выезжали, выходили и даже выползали лыжники.
Пока стартовали и финишировали следующие забеги, я, преисполнившись заслуженной гордости за примерно пятидесятое от обоих концов место, решила покататься с горочки на наименее людном склоне горы. Народу там не было вовсе, за исключением одного милиционера, мрачно мерзнувшего под февральским солнышком. Судя по всему, мент поджидал террористов-покушистов на Лукашенко, но дождался меня. Прямо сказать, он мне не обрадовался. Я лихо проносилась то слева, то справа от него, он же только жалко дергался к кобуре и обратно, не понимая, то ли я действительно такая неуклюжая лыжница, то ли я вознамерилась отвлечь его бдительное внимание и пристукнуть на ходу лыжной палкой.
К счастью, со стороны трассы послышались радостные крики и я, оставив мента в полуобморочном состоянии, относительно уверенно полыжила туда. Как оказалось, начался гвоздь дня — президентский забег. Нам открылось дивное зрелище! Впереди, бодрой трусцой лыжил наш богоданный президент в дивной красной шапочке с пумпоном, а чуть поодаль компактно рысили телохранители, настороженно зыркая по сторонам. Несомнено, вся лыжня позади них была усыпана трупиками подозрительных и, несомненно, злокозненных белок. Далеко позади самого спортивного в мире президента маячили унылые фигурки белорусских чемпионов, изо всех сил делающих вид, что президента им нипочем не догнать — по крайней мере, на пистолетный выстрел. Президент радостно порвал широкой грудью вывешенную специально для него ленточку (нам такой радости не доставили) и был торжественно награжден чем-то ценным, вряд ли чаем.
Представление закончилось, лыжи я мстительно поручила расстегивать Петрову; к моей огромной досаде, он управился с ними одной левой. Солнце все не унималось, на открытых местах снег начал таять (! — после 18 градусов с утра) — а может, это спортсмены надышали. Пока народ разбредался по автобусам, мы успели затовариться коробками с пиццой в передвижном киоске и, довольные, ели ее по дороге домой. В общем, впечатлений масса и все — приятные.
Так что в этом году, если выпадет подобная оказия, непременно поеду…:-))))
#
Два ночи, сижу, шмыгаю носом и злюсь на свою впечатлительность…
Степень раскаяния: Я никогда не стану такой же великой писательницей…
Наконец-то дождалась, купила и прочитала последнюю книгу М.Семеновой "Волкодав: знамение пути". Вернее, сглотнула за четыре часа. Три дня ходила вокруг полки — вроде как и прочитать надо, и нетерпение, с которым я ждала эту книгу два года, давно прошло, да и сюжет подзабыла. Но все-таки раскрыла, и… как всегда, влипла.
Странная книга. Книга-ощущение, а не действие. Для нее не важен сюжет, только вязь слов, как дорога — дорога в никуда, ночная, проселочная, пустынная… безысходная.
Очень странное чувство после нее осталось… как будто встретила рассвет над рекой — промозглый, туманный, но чарующе прекрасный, и, возвращаясь домой, боишься расплескать это ощущение… и как будто оно принадлежит тебе одной — ни описать, ни передать его не видевшим ты не сможешь, а если попытаешься — очарование исчезнет для тебя самой…