оздики и всякую ерунду. Потом на кухне молотком выравнивал их и складывал для дальнейшего употребления. Род деда шёл от кузнецов, и рукопожатие его было проверкой на прочность. Попутно молотком я, конечно, посшибал все ручки на мебели. Но мне прощалось. Я же был продолжателем трудовой династии. Это тебе не хухры-мухры! Как я уже описывал ранее, Александр Петрович состоял в партии сознательно. Он был парттысячником! Дослужился до одного из многочисленных замов Косыгина. Работал начальником главка. У него по должности была служебная машина, но она ездила пустой за дедом. Он ходил пешком из убеждений. Не брал никогда лишнего и умер настоящим верным коммунистом. Вот если бы они эти были все, как мой дед, то я бы точно вступил бы в партию честных бессребреников. А когда смотрю на сытые лики нынешних функционеров, то хочется переключить ТВ-программу. Когда мне понадобилось купить первую электрогитару, то дед с бабкой собрали всё, что копили на что-то важное, и дали мне. А вот мои родители дали мне деньги в долг и на месяц. Вот такая небольшая совсем разница. И я им отдал долг за гитару. Поколение моего деда и бабушки поражало своей безыскусной верой в коммунизм. К примеру, мой дед назвал своих дочерей в честь советских идеалов и вождей — соответственно, Револиной (Линой по-простому) и сестру мамы — Руфиной. Понятно, что в каждом имени зашифрованы символы революции. Дед был не только большим советским руководителем, но и очень искренним и потрясающем человеком. Помню, бабушка рассказывала, что когда у неё случилась беда и ей ампутировали ногу… Дед уволился с высокого поста и посвятил оставшуюся жизнь своей жене. Представьте себе — с такого поста! Конечно, он прилично заскучал и впоследствии, дождавшись моей свадьбы, ушёл из жизни. В последние годы он говорил мне, что хочет увидеть мою свадьбу. И огромное спасибо ему — дождался и даже сказал тост— напутствие мне и молодой жене. Выпил рюмку и сел, глядя на меня. Помню этот взгляд любимого и искреннего родного… дедушки. Потрясающе! Воспоминания о этих красивых людях греют моё сердце… По сути, всё детство я провёл на улице Николаева в Москве у деда и бабушки. Ладно… Свербит… Хорошего было немного, и поэтому тянет порой окунуться в море тёплых теней… А много лет спустя произошёл ещё один отголосок семейного равнодушия ко мне. Когда трагически погиб под Пушкино в автокатастрофе мой отец, мама в слезах умоляла меня отказаться от наследства. Попросила написать всё ей. Я, конечно, исполнил её просьбу. Потом почему-то она с сестрой таинственно перестала общаться со мной, и длилась пауза в отношениях ровно столько времени, чтобы права на наследство обрели силу. И только потом как ни в чём не бывало начали общаться. Я об этой перипетии узнал несколько позже. Прикольно, не правда ли? На маму обижаться, конечно, грех, но пепел товарища Клааса постоянно стучал в моём сердце. Да и бог с этим наследством, каким бы оно ни было. Гараж с «Волгой», доля в квартире в Мытищах и прочая ерунда в виде сберкнижек под подушкой… Хотя деньги они и в Африке… А после некоторого времени мама подарила, так сказать, с барского плеча чемодан, набитый кожаными куртками и ещё чем-то в виде наследства, оставшегося от папы. Но у папы был меньше размер одежды, и я некоторое время, открывая сей чемодан, просто смотрел и вспоминал наши редкие разговоры и общения. Так что синдромом восторга от крепости семьи, меня родившей, особо не болел. После служения в армии отец занял высокую должность зама генерального директора Рембыттехники Московской области. Появился достаток. Он успел построить маленький домик — дачу в Сергиев Посаде. Начал помогать мужу сестры Сергею Хекеру в карьере. Потянулся ко мне. Вспоминается разговор на балконе в Мытищах отца и сына… Он как-то с болью тихо мне сказал: «Ты прости… мало уделял внимания и заботы сыну… Но вижу, ты становишься человеком. Не похожим на меня… Да и понятно, меня война построила и определила дорогу по жизни… Сегодня другая реальность… Ты погрузился в музыку… Для меня это странно. Это трудная дорога. Я хотел тебя сделать офицером. В армии легче хлеб заработать… Но уважаю твой выбор и прошу только одно — стань в выбранной профессии профессионалом. Хочу гордиться тобой…» — и мы обнялись! «Нам надо держаться ближе к друг другу…» Я даже опешил. Никогда доселе не говорили так отец и сын… Видимо, он почувствовал не маленького сына рядом, а молодого друга что ли… Уверен, был бы жив отец, он бы не позволил меня отталкивать навсегда от лона. Всё-таки родная кровь. Не хрен собачий, да простят меня боги и на этот раз. Наверно, поэтому я многие годы потом подсознательно искал свою семью, свои берега… Немного неловко за резкость суждений, но видят небеса, сознавать этакий пердимонокль по отношению к себе неприятно.