Когда ее освободили от этой должности, то поставили прислужницей[131]. Сие было вопреки ее воле, ибо ей хотелось вовсе уйти на покой, но она оставалась послушной. А в помощь себе она прикрепила письмецо на рукав, в котором было начертано: «Насколько выйдешь из своей собственной воли, настолько преуспеешь в совершенной жизни, и не больше того».
Поскольку жизнь ее была весьма свята, то можно полагать, что Господь наш многое с нею творил — и уж несомненно однажды. Будучи на молитве после заутрени, узрела она другую блаженную сестру, что та окружена дивным светом и что Дух Божий так втянул в себя все ее силы, что святое тело сестры парит в оном свете и в воздухе. Она обыкновенно все годы читала святому Давиду Псалтирь, дабы кончина ее была сладостной.
Будучи на смертном одре, она лежала, словно не чувствуя болей. И когда должна была умереть, одна из сестер сказала: «Отходит». Она спросила: «Кто отходит?» Сестра ответила: «Вы». Она же, рассмеявшись, сказала: «Оттого-то я и смеюсь!» И едва сестры собрались, она отошла — кротко-кротко, по-доброму.
[XIII]
О блаженной сестре Элизабет Цольнерин[132]
Жила у нас также некая весьма святая сестра, и звали ее Элизабет Цольнерин. Господь наш сотворил с нею немало добра, ибо нам говорили о ней, что у нее была столь обильная благодать, что ей приходилось от нее защищаться, дабы не лишиться рассудка. А что наш Господь в ней обитал, и притом охотно и радостно, нам зримо показывал ее образ жизни. Она была очень тиха. Ее поведение было благостно и исполнено кротости. Говорила она совсем мало. Когда же во время [молитвы] стояла в хоре, слезы потоками сбегали у нее по щекам. Еще нам рассказывали, что дух ее так восторгался в Бога, горе, что тело временами парило на воздусях.
[XIV]
О блаженной сестре Бели[133]
Божественная любовь есть украшение всех добродетелей. И когда огонь божественной любви воспылает, он не может быть скрыт. Сие вполне оправдалось на сладчайшей сестре Бели из Зуре[134], каковую Бог отметил особенным образом тем, что у нее всегда было доброе и любвеобильное сердце. То, как она себя вела и что говорила, несомненно указывало: она пылала в Божией любви. Оттого-то она и не могла терпеть прочих радостей, ведь Господь наш баловал ее так милостиво Своей нежной отрадой, что всякая иная радость казалась ей горькой и грубой. Посему, когда у нее что-то случалось, из-за чего она могла опечалиться, она никому на это не жаловалась, но обращалась к единственному Возлюбленному своему, Каковым утешалась и в скорби, и в радости. Всё, чего бы ни требовал от нее устав нашего Ордена, она исполняла с желанием и радостью — на ней вполне оправдалось, что любовь всё переносит[135], — сколь бы часто ей ни приходилось слабым телом строго соблюдать этот устав во всех его частностях. Потому что свободная любовь имеет то преимущество, что с легким сердцем несет тяжкую ношу. Почти на всех путях она была так бодра, что скорей не ходила, а летала, особенно же если должна была отправиться в хор. Сие было для нее столь вожделенным, что она едва ли полной стопой вставала на пол и на землю.
Со сколь великой и особой приятностью[136] Бог действовал в ней, то несказанно. Ибо ее житие, воистину, изобиловало любовью и сладостью. Порой она от всего сердца рыдала, а когда ее потом спрашивали, что с ней приключилось, то это было не чем иным, как тоскою по Богу. А еще одной сестре она говорила, что ее ничто не раздражает и что у нее никогда не бывает нехватки во времени. Этой самой сестре она дала наставление: «Возлюби Бога и служи Ему со всем усердьем да знай, что за год человек может так приблизиться любовью и строгостью к Богу, что Тот дарует ему такую награду, ради которой он в других случаях подвизался бы XXX лет и был лишен Его лицезрения». И сие было на ней самой зримым образом удостоверено.
Перед кончиной она пролежала целых полтора года пластом, и ее приходилось носить. При этом она была радостна, говорила о Боге словами, исполненными сладости, и ее лицо расцветало, как роза. Когда она лежала в сей любовной хвори, одна сестра ей сказала: «Ты прямо-таки больна от любви». А она отвечала из сердечной полноты: «Для меня было бы мучением, если бы то была любовь не к нашему Господу». Она прямо-таки изнемогала от желания смерти. Тогда же при смерти лежала и другая сестра. Сия тоже говорила о смерти со вкусом и изрядным желанием. Тогда, от всего сердца разрыдавшись, она сказала: «Как мне не рыдать, если Себах желает [попасть] в Царство Небесное раньше меня?» Когда она лежала в оной болезни, видимым образом не испытывая никаких телесных мучений, к ней привели хорошего врача. Он сказал, что у нее нет никакой другой хвори, кроме той, что ее сердце охвачено непомерной любовью и тоской неведомо по чему, что сие выше ее сил и вот-вот приведет к смерти. Она вполне могла бы сказать:
131
132
Эта сестра была представительницей дворянского рода Цолльнер (либо Цоллер,
133
Имя этой монахини в оригинальном заголовке пишется как «Belinum» — Дательный падеж (на -um, -un) личного имени «Бели», взятый, по предлогу «von», от имени «Белиина».
134