Знали, что приехавшие к нему по льду Данубия из лежащего как раз против его келейки на том берегу дворца-терема, ещё Флакцитеем нарочно на том месте возведённого, король Фева и его жена Гизо покинули вскоре келейку в крайнем испуге.
Знали, что прикрывавший остаток Прибрежного Норика от алеманнских и герульских налётов силой своих дружинников брат Февы — не знающий страха суровый воин Фердерух — ускакал после разговора с Северином в метельную ночь — ещё не успела метель скрыть следы его коня, нёсшегося словно от погони. А ведь он — один из всех ругов — не только не боялся Северина (многие не боялись, а преклонялись перед ним с любовью и почтением), но и был к нему иной раз непочтителен…
Знали и то, что сразу после этого вошли в келейку и сейчас находятся там Луцилл и его столь же близкий к Северину друг — Марциан. Догадывались: последняя встреча наедине, наставление преемников, возможно — исповедь. Насчет последнего, впрочем, спорили. Должен ли святой слуга Божий исповедываться перед простыми смертными?… И не узнали никогда, была ли исповедь — даже своим исповедникам впоследствии ничего не сказали перед смертью Луцилл и Марциан. Даже своему преемнику на посту главы севериновского монашеского братства, Евгиппию, в тот тяжкий день бывшему ещё подростком-послушником в Фавианисском монастыре, ничего не сказал переживший Луцилла Марциан. И когда через 29 долгих лет (срок, длиной равный сроку северинова подвига на норикской земле) Евгиппий писал «Житие святого Северина», он знал лишь свидетельства старших его годами людей, знал записи в не дошедшей до нас монастырской хронике, а об исповеди не знал и потому нет в «Житии» о ней ни слова.
А всё-таки исповедь была, и мы сейчас незримо присутствуем при ней. Ревёт за стенами келейки метель, а в келейке непривычно натоплено — сам Северин никогда не нуждался в тепле, но сегодня холод не должен отвлекать Луцилла и Марциана. Они посажены против теплящейся в углу под иконой лампады, чтобы были видны их лица. Северин сидит против них на грубой лавке. Ему бы лежать, но при всём уважении, при всей любви к Учителю не скажут ему о том его ученики и преемники. Дело есть дело. Он уходит, они остаются. Неимоверная тяжесть ложится на их плечи, как некогда, рассказывают уцелевшие кое-где язычники, легло небо на плечи Геркулеса. А ведь они не взысканы Господом, им придётся опираться лишь на своё разумение и на силу созданной Северином организации. На веру, конечно, тоже, но… Нет, они не шелохнутся, не упустят ни слова из последних заветов Учителя: упущение смерти подобно — смерти для многих, отныне зависящих от их воли, от их разума…
Спокойно его лицо, светятся силой и разумом его глаза, негромок его голос, но интонация то и дело меняется, вновь и вновь привлекая этими переменами их внимание к порциям информации — это римляне создали это слово, оно переживёт своих творцов…
Глава 3. Исповедуется святой Северин
— У нас лишь несколько часов, братья. Это не так уж много для всего, что я хотел сказать вам. Помнишь, Луцилл, три года назад я сказал, что вскоре уйду из этого мира. День назвал, а о годе промолчал… Тогда я уже знал, что болен неизлечимо. И эти двадцать девять лет, и лет с десять до прихода в Норик я не болел ни разу. Всякую болезнь я душил усилием воли. Меня не брала простуда, хотя я ходил босиком и в одной власянице круглый год. Я привык к многодневным постам — мне и при желании много не съесть — это оберегало от болезней желудка. Я овладел своим телом, как всадник конём. В лютый мороз я говорю себе, что мне жарко — и от меня валит пар, а в пустынях Востока я говорил себе, что меня овевает прохладный ветерок — и даже не потел. Но вот с этой болезнью я не справился. Я её знаю — она подобно спруту выбрасывает в любую часть человеческого тела свои щупальца и от них тоже начинается её рост во все стороны. Я видел, как умирали от удушья те, кому она перехватила лёгкие, как умирали от голода те, кому она сжала насмерть желудок или пищевод. Видел и других — все умирали в страшных мучениях, никто не мог спастись. Мне оставалось только оттянуть конец, только усилием воли сдержать этого внутреннего врага, отходя шаг за шагом, словно сам захотел это сделать, внушая себе, что здоровее здорового, убив в зародыше страх. Так мы сдерживали алеманнов на пути от Батависа до Лавриака, не дав им ни разу шанса на успех в дни этого перехода, но всё же отступая. И я взвесил свои силы и своё знание этой болезни — и решил, что год протяну наверняка, а через несколько месяцев понял, что и на три года меня хватит, что сил у меня оказалось больше, чем я думал вначале — тут мне и вы все помогли, взяв на себя немалую долю моей нагрузки, оставив мне силы для борьбы за себя.