Сейчас выхода нет — не видно его. Но он может появиться, могут найтись очнувшиеся от кровавого наваждения люди. Им потребуются вожди, занятые делами людей, а не несуществующего Бога. Нужно искать именно таких людей и таких вождей, а в крайнем случае брать эту ношу на себя. Но сделать это можно лишь тогда, когда знаешь — куда вести людей и на что надеяться. Для этого нужны умение думать и как можно больше знаний. И сила духа и тела. Умение говорить. Умение молчать. Умение лгать. Умение узнавать правду. И масса других умений… Вот, братья, кто был кузнецом и ювелиром моей души наряду с теми, кто отковал и его душу — моими предками, их учителями, а также книгами, запечатлевшими мудрость ушедших поколений. И когда он умер, мне, пятнадцатилетнему, стало незачем жить прежней жизнью. Я оставил всё брату отца, одному из посвящённых в родовую тайну, чьи дети и сейчас живы. С двумя из них, знающими меня не как родича, а как святого Северина, я вёл переписку, которую, возможно, продолжите и вы — список моих корреспондентов у вас есть…
И я ушёл из Италии, из прежней жизни — искать людей среди людишек, чтобы встать рядом с ними. Я искал их в Галлии и в Испании, на римской земле и под властью вестготов и свевов. Прошёл по залитой кровью Африке и там впервые ввязался в схватку кафоликов с арианами, оборвал две жизни. Не жалею — убил нападавших, защищая невинных. Хотя эти невинные могут в определенных условиях сами напасть но кого-нибудь и стать виноватыми в моих глазах — к этому толкает их вера и особенно её служители… Потом, укрывшись под власяницей монаха — надёжной защитой в этом безумном мире, добрался до Египта. Обошёл «пустыни Востока» и не ставшие ещё пустыней города и селения. Везде видел одно и то же: бессмысленную взаимную резню, ненависть, озверение и итогом этого — безбрежное горе ни в чём не повинных людей. Даже в глупости, темноте и невежестве своём неповинных, но из-за этого обречённых. Встречал и умных, но они тоже были обречены в океане глупцов, ибо притягивали внимание, вызывали ненависть своей непохожестью на других. Случалось попадать в гущу схваток. Старался уйти, сберечь себя, ибо дорого я обошёлся — такой, какой уже тогда был, — понимал, что другого такого тем вождям, которых ищу, тем людям, кто за теми вождями пойдет, — искать и не найти. Но не всегда мог. Тогда искал более невинных в данном случае, обороняющихся, а не нападающих, примыкал к ним и бил в полную силу руки — уложил десятки двуногих бешеных собак, но меньше их не стало — жизнь их рождала мириадами, причём дважды взбесились как раз те, кого я спасал (узнал об этом позже). Попадись мне достойный вождь — я мог бы стать при нужде для его дела и воином, и полководцем, ибо руки мои хорошо держали оружие, а голова была ясна и холодна в самом жарком бою. Но не было таких вождей и не было дела, ради которого стоило стать профессиональным убийцей людей. Всюду шла борьба догм. В Египте одолевали монофизиты, в Сирии несториане, всюду грызлись кафолики и ариане. Я проходил между ними и, хотя мог бы выдать себя за приверженца любой догмы, меняя их, как щеголь одежду, всё же выдавал себя везде за кафолика, ибо речь моя выдаёт уроженца кафолической Италии, даже точнее — уроженца Лациума, римлянина. Опасность погибнуть была для меня гораздо меньшей, чем любого другого: помимо воинского умения я мог заранее чувствовать настроение окружающих их враждебность или дружелюбие, мог ощутить присутствие незнакомых, даже невидимых мною людей, мог иногда доже угадать мысли собеседника. Моя тайная способность, о которой я говорил, не угасла, а развилась. В Египте среди недобитых язычников я встретил владевших «сэтэп-са» и многому от них научился. В сочетании с этим моё знание медицины сделало меня целителем от многих болезней, не поддающихся лекарствам. Знание же Священного Писания позволило мне исцелять людей всех догм не в качестве подозрительного умника-врача, не в виде продавшего душу дьяволу Эскулапу колдуна, а в качестве наделённого божественной благодатью святого. От убийств — к исцелениям, от ненависти — к любви… А потом вновь срывался и ввязывался в схватку, оставляя за собой трупы тех, кто хотел других делать трупами и бодро их трупами делал. И сейчас с удовольствием вспоминаю, как убивал убийц, и сейчас не гаснет ярость, не утихает бешенство, когда вспоминаю — что они успели натворить, прежде чем я оборвал их полёт смертным ударом. То, что здесь довелось мне видеть — уже иной накал вызывало, а тогда был молод, и все чувства мои были ярче, свежее, и память эти чувства сберегла…